Читать «Сын империи» онлайн - страница 2
Сергей Юрьенен
– Наступил бы на нее, раз! – и ничего бы от тебя не осталось. И что тогда?
Он сорвал львиный зев, путем нажатия раскрыл ему пасть и залюбовался, вспомнив Самсона в Петергофе. Августа вырвала цветок.
– Отвечай!
– Ничего тогда.
– То-то и оно! Тебе ничего, а мне потом возвращаться! Как бы я маме в глаза посмотрела? – Августа придвинулась, натянула сарафан на свои худые коленки с преждевременно содранными болячками и обняла Александра. – Нет, – сказала она. – Не вернулась бы я.
– Куда бы ты делась?
– А удавилась бы в лесу! Как вон Надежда-почтальонша. Или не знаю… В Финском бы заливе утопилась. – Августа понюхала свои ландыши и дала понюхать ему. – Все-таки как они серебристо пахнут, скажи? Я бы даже сказала: благоухают.
– Финский залив слишком мелкий. А удавиться – у тебя веревки нет.
– Я ему про Фому, а он мне про Ерему.
Тогда он встал из-под ее руки и показал Августе с насыпи вниз, за ряды колючей проволоки.
– Там, где я был, – сказал он, – они еще серебристой.
Августа положила между ног увядший букетик, наклонилась, сняла свои сандалеты и высыпала сквозь узорчатые их дырочки белый тонкий песок. Вдела ноги и снова сняла, чтобы выбить об рельс.
– Запретная зона, Александр, – сказала она, – это запретная зона. Запомни у меня раз и навсегда. Заруби себе на носу, если хочешь остаться цел! Пошли…
ЕЕ РОЗОВЫЕ ТРУСЫ
Августа сняла свой сатиновый пионерский галстук с концами, скрутившимися в стрелки, сняла черный фартук, стащила через голову темно-коричневое форменное платье; и Александр увидел, что розовые ее трусы, только недавно заштопанные мамой на шляпке деревянного грибка, опять просвечивают попой и к тому же в рыжих пятнах мастики. Августа ходит в среднюю школу девочек – напротив Театра Ленинского Комсомола. На переменах там шайка девочек сбивает Августу на пол и, схватив за ноги, возит из конца в конец по скользкому коридору. Сколько раз ей говорили: защищайся, не давай себя в обиду. А она опять дала.
– Это что у тебя с трусами?
Августа захлопнула ладонями свои дырки и повернулась к нему, бледная.
– Только маме не говори!…
Александр, однако, накопил зла, что не дает ему Августа перед сном слушать репродуктор, а уроки зубрит, невнятно бубня – так, что ничего не различить. Нарочно. И он вырвался из тисков ее худых рук.
Мама стирала в ванной. За ней уже была занята очередь на стирку, и она торопилась: изо всех сил натирала о гофры терки, об эти волны из оцинкованной жести, взмыленное, хлюпающее, сердито попискивающее белье.
– А Августа трусы порвала! – осведомил Александр, испытав ожог мстительного наслаждения.
– О чем ты, сынуля? – Тыльной стороной ладони мама сняла со лба прилипшую прядь.
Он повторил, и выражение на мамином лице обезобразилось гневом. Она упруго разогнулась и закричала:
– Как, опять?!
Он попятился, захлопнул себе рот. Но было поздно. Слово вылетело.
Страшной ведьмой – волосы во все стороны – мама влетела в комнату. В правом углу была печь – толстая, как под Музеем Атеизма (Казанский собор) колонна. До потолка. Обитая листами гофрированной жести. В угол между боком этой печи и стеной и забиласьАвгуста. Ноги ее изо всех сил упирались в пол, и, глядя исподлобья, она пыталась откусить еще ногтя – с большого пальца.