Читать «О чехове» онлайн - страница 126

«Балалаечней нашего братца трудно найти кого другого» (13, 46).

Правда, в этом чеховском неологизме совершенно отсутствует представление о балалайке: судя по контексту, оно означает «безалабернее», «бестолковее», пожалуй, «разнузданнее», но куда бедней и худосочней покажется Чехов, если выразить его мысль такими словами, лишенными той смелой экспрессии, какая имеется в подлиннике.

Чехову именно потому, что он был таким могучим хозяином слов, так властно подчинял их себе, было доступно труднейшее в литературе искусство: при помощи единственной фразы того или иного человека создавать его характеристику.

Причем эта характеристика зачастую создавалась у него не только словами, но расположением слов, синтаксическим характером фразы.

Приведу один из очень многих примеров.

Избалованная барынька, пошлячка до мозга костей, рассказывает своему слепо влюбленному мужу, что она выпила «ужасно холодной лимонной воды с немножечком коньяку».

И это «с немножечком» - фальшивое, инфантильно-жеманное - чудесно рисует всю ее кокотскую душу, особенно после того, как она в том же монологе рассказывает, что в кухне на столе она увидела «хорошенькие, молоденькие репочки и морковочки, точно игрушечки» (5, 122).

За всем этим сюсюканьем, рассчитанным на то, чтобы дать представление о младенчески бесхитростной, наивной душе, скрывается расчетливая, развратная гадина, о которой у того же Чехова сказано:

«Посмотришь на иное поэтическое созданье: кисея, эфир, полубогиня, миллион восторгов, а заглянешь в душу - обыкновеннейший крокодил!» (11, 88).

И вся претензия этого «крокодила» на поэтичность, «кисею и эфир» - в этой малограмотной, но чрезвычайно выразительной формуле:

«С немножечко^ коньяку».

Как перевести это «с немножечком» на иностранный язык, я не знаю, но мне жутко подумать, что среди переводчиков най дутся ремесленники, которые пренебрегут этой формулой и переведут:

«С небольшим количеством коньяку».

При таком переводе от Чехова ничего не останется.

И как перевести такую фразу полнотелой купальщицы:

«И в кого я такой слон уродилась?!» (8, 485).

И как перевести такую фразу полового в московском трактире:

«А на после блинов что прикажете?» (4, 511).

И вопрос московского лакея:

«Как прикажете подавать мороженое: с ромом, с мадерой, или без никого?» (11, 116).

Или такой оборот в речи московской мещанки:

«А я через грибы еще выпью… Такие грибы, что не захочешь, так выпьешь» (6, 224).

И в речи игривого провинциального барина:

«Моя благоверная написала большинский роман» (9, 287). «Не дурственно» (9, 288).

Конечно, я лишь для того говорю о трудностях воспроизведения чеховской лексики на другом языке, чтобы читатель ощутил, как экспрессивна и богата эта лексика.

В свои рассказы Чехов на первых порах охотно вводил жаргонные слова и обороты, от которых начисто отказался впоследствии.

В его молодых произведениях и письмах то и дело встречаются такие вульгаризмы, как чепуховина, толкастика, опро-кидонт, задать храповицкого, целкаши, рикикикнуть рюмку, запускать глазенапа, пропер пехтурой, каверзили друг против друга, замерсикала, стрекозить, дьяволить, стервоза, бухотеть по столу, телепкатъся, мордолизация, бумаженция, штукенция, жарить в картеж, любить во все лопатки, и десятки других столь же залихватских речений, в которых нетрудно узнать лексику московских студентов и мелкой чиновничьей братии.