Читать «Страна Австралия (сборник)» онлайн - страница 114

Но Калиночка к счастливчикам как раз не принадлежал. Это точно. Он это знал и с этим мирился. Более того, счастливчиков он недолюбливал. Они ему казались самонадеянными болванами и своей самонадеянностью портили настроение и выводили из состояния душевного покоя. Причем именно самонадеянностью, всегда сопутствующей глупости, а не тем, что были счастливчиками. Чувство зависти Юрию Петровичу было неведомо. Это может показаться странным, потому что всем это чувство ведомо - в разной степени, но ведомо. И тем не менее. Юрий Петрович не только не страдал от него, но действительно, на самом деле, никогда его не испытывал. Даже в детстве. А в детстве оно знакомо, можно сказать, всем. Ну лишен он был этого. Как бывают люди лишены слуха или чувства юмора, или, допустим, вкуса. Но, возможно, Калиночке уже в теперешнем его возрасте стало казаться, что в детстве он никому не завидовал. Это вполне возможно. Память у Юрия Петровича была очень избирательная и, как вы, наверное, помните, не очень хорошая. Так что вспомнить что-либо и выстроить из своих воспоминаний стройную и правдивую картину он не мог. Не зря же Калиночка завидовал - вот, все-таки и он завидовал - людям, сумевшим написать мемуары. Читал их и - нет, пожалуй, все-таки не завидовал, а удивлялся - как они все так хорошо и главное подробно смогли запечатлеть в своей памяти и потом, через многие десятки лет, воспроизвести на бумаге. Да еще так воспроизвести, что это небезынтересно читать посторонним людям, ничего из той, старой жизни не знавшим или знавшим и помнившим описанные времена, но по-своему, по-другому. Калиночка иногда, прочтя очередные воспоминания, тоже пытался вспомнить что-нибудь из прошлого, из своего детства, например - не для того, чтобы об этом написать - таких мыслей или желаний у него слава Богу не возникало, но ему не удавалось извлечь из памяти то, что извлечь хотелось. А хотелось что-нибудь ценное, известное ему одному, и чтобы воспоминание выстраивалось в стройную, хронологически ясную картину, имеющую начало и конец, следствие и причину, и развитие. Но как раз этого ему дано не было. Зато какие-то куски, запомнившиеся наобум, без какой бы то ни было системы, всплывали сами, без желания Юрия Петровича. Всплывали и загораживали собой то, что оставалось вне досягаемости и как бы вне памяти. Скажем, первые классы школы он не помнил, можно сказать, вообще. Все забылось вчистую. Кроме, пожалуй, одного воспоминания. Да и то Юрий Петрович не был уверен, что не узнал о нем позже, из рассказов матери. Воспоминание это было, мягко говоря, не из приятных. Потому что никакой приятности в побоях быть не может. А речь как раз о побоях. Юрий Петрович помнил и даже ощущал, как били его толпой, а он не мог ничего - ни убежать, ни ответить, ни просто узнать, за что его бьют все, у кого есть хоть маленькое желание бить. Он только пришел в школу, первый раз в первый класс - второго сентября. Да, именно второго. Родителям сказали, что принять его в первый класс не имеют права, так как до семи лет их сыну на первое сентября сего года не хватает больше двух месяцев, и Калиночку первого сентября отвели в детский сад. А вечером к ним домой пришла учительница по имени Татьяна Дмитриевна - имя тоже запомнилось Калиночке - и призвала родителей к ответу. Мол, на каком основании они не привели ребенка в школу, в первый класс-"а", который она будет вести четыре начальных года. И родители наскоро собрав Юрия Петровича - благо московская тетка подарила ему летом набор под названием "Первоклассник" - отправили его назавтра в школу со старым кожаным портфелем отца, бившим Юрия Петровича при ходьбе по щиколоткам. Ну, а после уроков Калиночку били. Не за что-то, а просто так, ради всеобщего веселья. Подошли толпой, окружили и стали как-то шутя и с радостью бить. Прямо на школьном дворе, под школьными окнами. И взрослые видели, что его бьют - Калиночке несколько раз попадали снизу по подбородку, его голова подпрыгивала на тонкой шее, и он видел стоящих у раскрытого окна во втором этаже мужчину и женщину. Они не могли не заметить избиения и заметили его, они, можно сказать, наблюдали за ним, но ничем не помогли избиваемому и никак не наказали избивающих. В общем, первоклассник Юра Калиночка был бит жестоко и не без последствий. Под обоими глазами у него еще недели две синели, потом зеленели и желтели два здоровенных фингала, а копчик болел еще дольше, да всю жизнь, можно сказать, болел. Особенно на погоду - по копчику его кто-то ударил ботиночным грубым рантом. Так били по мячу, играя во дворе в футбол, и называлось это "бить пыром". И с этого первого школьного дня почувствовал себя Юра Калиночка чужим, и чужим не кому-то, а вообще, в целом. И это нехорошее чувство сопровождало его потом, как говорится, с песней по жизни всегда и везде.