Читать «Работорговец (Русские рабыни - 1)» онлайн - страница 93

Приторный запах креозота растаял, ослаб, но зато появился другой -горький и едкий запах горелой пластмассы.

-- Химзавод стравливает, -- самому себе сказал Иван. -- Начало десятого...

Мезенцев почувствовал себя неуютно. Внутри ожил какой-то стержень и закрутился-завертелся, вывинчивая его и требуя действий. Сидя он его остановить уже не мог.

-- У тебя туалет-то где? -- спросил о том, о чем и спрашивать-то не хотел.

-- А как выйдешь, и налево, во дворе... Токо осторожно, а то он деревянный, шатается.

-- Я быстро, -- опять не то сказал Мезенцев и вышел на улицу.

Ночная тьма сразу опала на него. Морозец защекотал нос. Явно холодало, и он выдохнул открытым ртом. Наверное, от губ отделилось облачко пара, но он его не увидел.

Ни в какой туалет ему не хотелось. Стержень все вращался и вращался, заставив его пройти к забору. Запах жженой пластмассы стоял в голове. Такое впечатление, что жгли ее именно там, под черепом, а не на невидимом отсюда химзаводе.

-- Я ж тебя просила никуда ее не отпускать! -- зло произнес кто-то на улице и грязно и длинно выругался, отчего Мезенцев тут же воспринял этот голос скорее мужским, чем женским.

-- У меня б жили, она б не сбегла!.. Так ты ж забоялась... "Я в сарае у Нюськи! Я в сарае у Нюськи!" -- явно перекривила собеседницу старушонка. Вот точно старушонка по голосу.

Мезенцев посмотрел на противоположную сторону улицы, и стержень внутри него сразу остановился. По желтой полосе света, под редким, чуть ли не единственным на улице фонарем ходко двигались вдоль забора две фигуры: среднего роста с растрепанными волосами -- явно девчонка и карлик, с головы до ног закутанный в коричневый платок.

13

Странная штука -- душа. Одновременно, в одну и ту же секунду, в ней могут уживаться и горечь, и радость, и хорошее, и плохое. Словно там, внутри, и нет между ними никакого конфликта, а мирно уживаются они как две стороны одного и того же, одного и того же.

У Ольги не было таких мыслей в голове. Молодости некогда задумываться о вечном. К тому же Ольга почти бежала и не до мыслей ей было вовсе. Но в душе, похожей на бесконечную, бескрайнюю вселенную, двумя обжигающими звездными сгустками медленно раскручивались горечь и радость, горечь и радость. Горечь от того, что все-таки отринул ее Слон, и радость от того, что победила она змею-соперницу в драке. Горечь от того, что не удержала она Ирку, и та в ее отсутствие все-таки сбежала по адресу, названному дедом-знаменосцем, и радость от того, что не утаил, сказал ей Слон, кто же все-таки заказал убийство в колонии.

Бабка свернула в проулок, по-лыжному заширкала по твердеющей грязи растоптанными, на лыжи с загнутыми носами как раз и похожими сапогами из кожзаменителя, а Ольга пошла напрямик, к шоссе. На рейсовый автобус надежды не было -- они днем-то ходили так, как им вздумается, и появлялись тогда, когда их не ждешь, и не появлялись, когда, наоборот, ждешь, -- но попутку она могла и тормознуть. Правда, с такой рожей...

Подушечками пальцев Ольга осторожно тронула щеку. Кровь схватилась корочкой. Наверное, следы от ногтей легли по лицу полосами, потому что именно так они ощущались под пальцами, и теперь лицо походило на тюремную робу, какой она была -- судя по тем редким фильмам, что Ольга видела -- до революции, но Ольга могла об этом только догадываться. В кабинете Слона при этой дурацкой свечке, делавшей все вокруг похожим на келью монастыря, а не на хазу вора, ей некогда было изучать физиономию. Когда пришла врачиха, она послала ее подальше. А потом, с появлением бабки, все произошло так быстро, что она и забыла, есть ли у нее лицо. И вот теперь, в предощущении своего голосования на шоссе, она вновь о нем вспомнила.