Читать «Воровские гонки» онлайн - страница 188

- Я веду дневник. С семи лет. С тысяча девятьсот семнадцатого года. С третьего февраля по старому стилю.

- Так вы, наверно, и Ленина видели?

- Не видела. И не желаю сейчас.

Дегтярь спрятал удостоверение в карман рубашки. Пауза неплохо оборвала тему. Такие музейные экспонаты, как старушенция, обычно с первых минут начинали рассказ о героическом прошлом. Дегтяря интересовало настоящее.

- Скажите, что вы знаете о вашей юной соседке? - с ходу

атаковал сыщик.

- Из однокомнатной?

- Из однокомнатной.

- Это шлюшковатая такая?

Дегтярь поневоле промолчал. Одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному. Шлюшковатость как термин не проскользнул ни у одного из опрошенных им сотрудника магазина.

- А с чего вы взяли, что она, извиняюсь, такая?

- Мое поколение не обманешь! - погрозила Дегтярю пальчиком старушенция. - Ко мне молодой человек три года к проходной фабрики ходил. И я ему отказала. А у этой то один хахарь, то другой. Как с мусорным ведром на площадку вечером выйду, а от нее уже кто-нибудь уходит. И все время разные...

Сыщик вспомнил линзу над своей фотографией в удостоверении и бабке не поверил.

- Вы с нею общались? Разговаривали о чем-нибудь?

- Только раз. Мы ругались!

- Правда?

- Она музыку на всю громкость включала. В три часа ночи. У меня

в дневнике все записано. И что она говорила. И что - я...

- То есть она вышла на звонок в три часа ночи?

- А чего ей бояться! У нее очередной хахарь за спиной висел. Рожа, извините меня, как у Квазимодо!

- У кого?

- Вы Гюго читали? - сделала такое лицо старушенция, будто ей только что сказали, что майор милиции не знает букв.

- Что она вам ответила?

- Девица эта?.. Я могу по дневнику зачитать...

- Ну, давайте...

Дневникам сыщик не верил точно так же, как и газетам. Дневник - это не документ. Это субъективное восприятие мира. К тому же Дегтярь совсем не понимал людей, ежедневно ведущих дневник в течение многих лет подряд. У бабули таких лет набиралось не менее восьмидесяти. Применительно к себе Дегтярь бы воспринял такую обязанность, как наказание.

Старушенция принесла коробку из-под женских сапог, фыркнула, опустив ее на кухонный стол, долго перебирала пухлые тетради, лежащие в ней, что-то бормотала, обнаружив нужную, и тут же поднесла к глазам линзу.

- Вот. "Шестое июля. Сегодня отоварила по карточкам мыло. Мыло плохого качества. Не в пример тому, что мама приносила от купца Яблокова в тысяча девять..." Извините, это не та тетрадь. Это послевоенное..

Квартира пахла сундуком красноярского деда. Дегтярь поозирался на кухне, заглянул через дверь в одну из комнат, но сундука не увидел. А до того сильно казалось, что он есть, что он открыт и источает запахи двадцатых и тридцатых годов, смешанные с пылью всех последующих лет.

- Вот. "Шестое июля. Поругалась с соседкой. Мерзкая вздорная девчонка. Я ей сказала: "Выключите вашу гадскую музыку! Я не могу уснуть!" Она ответила: "Бабуля, это не музыка. Это - рэйв". Я мысленно согласилась, поскольку данное слово явно английского происхождения очень похоже по созвучию на рев. Затем я пригрозила милицией. А она ответила: "Бабуля, я через три дня сваливаю из этой говеной страны на Запад. Считай, что я с Родиной под музыку прощаюсь". Парень из-за ее спины добавил: "Не плачь, мамаша, пройдут дожди. Мы все слиняем. Ты только жди". Я запомнила эти мерзкие стишки и записала. Они хорошо характеризуют наше безнравственное время. На прощание я им сказала, что буду несказанно счастлива, когда они уедут. Парень в ответ произнес такое, что мне пришлось пересилить себя, чтобы записать эту гадость. Но поскольку я фиксирую все, случившееся со мной, то я записала. А сказал он так: "Какое ж счастье, мамаша?! Счастье в другом! Счастливые трусов не надевают!"