Читать «Книжка чеков» онлайн - страница 10

Несмотря на полную справедливость того, что говорил становой пристав, распоясовцы видели, что это - вовсе "не то", что им нужно, и опять не дали "согласу".

- Так не согласны?

- Никак нет! Согласу не даем!

- Не подписываете?

- Храни бог греха...

- Но ведь ваше дело проиграно?..

- Это - не та бумага!

- Фальшь!..

- Как твоя фамилия? Кто это сказал "фальшь"? выходи сюда: кто ты таков?

- Братцы! Не выдавай!..

- Что-о-о?

В шуме и гаме пишется новый протокольчик, и новый распоясовский мужик везет его куда следует, погоняя лошадь.

И становой уезжает тоже на распоясовских лошадях.

Эти два неожиданные удара, эти две бумаги, так жестоко обманувшие надежды распоясовцев, так много поглотившие денег, разрушившие так много мечтаний, в первую минуту до того потрясают распоясовцев, что они не знают, что делать.

Нет у них никого, к кому бы обратиться, узнать - как быть:

дьячков сын пропал, Пармен пропал, никто ничего не знает.

Старшина гнет на "ихнюю" сторону, в сторону фальшивой бумаги. Что тут делать? "Да неужто нет правды на свете?..

Время теперь не прежнее!.." И как только эта мысль о правде вступает в головы распоясовцев, остолбенение их тотчас же заменяется жаждою борьбы в сотни раз сильнейшею той, которая двигала ими в первых двух попытках.

- Али правды нет на свете? - гремит "коновод", вдруг взявшийся незнамо откуда. - Подымай, ребята, последними животами!.. Все одно помирать!

- Выпускай последний дух!.. Авось сыщется правда-то!..

- Бог-то на небе, чай, есть!

- Оскребай, ребята, что есть! Н-но! заодно!

Этот момент в жизни распоясовцев был полон таким удивительным самоотвержением, какое бывает только в самые решительные минуты. Выворотив все, что "оставалось", "выпустив последний дух", распродав "коровенок, овчонок", распоясовцы стали доходить до Москвы, которая казалась им выше губернского города, стали доходить в Петербург, после того как Москва "просолила дело". И когда в Петербурге тоже оказалось что-то плохо, то, воодушевившись мыслию, что Петербург сошелся не клином, стали распоясовцы достигать до сената и т. д., пока не уперлись в пересылочную тюрьму. Оставшиеся дома распоясовцы ждали результатов с непоколебимым терпением. Не было случайно проходившего или проезжавшего чрез их деревню человека, к которому они не адресовались бы с расспросами о своем деле и не совали бы ему поросенка, чтобы он сказал все, что знает. Сами они не знали ничего.

- Где у вас бумаги? - спрашивал заинтересовавшийся проезжий.

- Бумаги даны Парме ну.

- А Пармен где?

- В губернии.

- А где такая-то бумага?

- Дьячков сын, Антипкин, взял.

- Где же он?

- Неизвестно...

- А такая-то?

- А такой и не было.

- Должна быть!

- Может, у Пахомки... У Пахомки нагдысь оглядел я бумагу.

- Кае у Пахомки? у Радивона! Радивон сказывал, говорит, у него вишь!

- У Радивона воспяная бумага, эво ты! Припущать оспу...

- А може...

- Так нет бумаг?

- Бумаг у нас, надо говорить прямо, нету!

- Ну, так ничего и нельзя делать!

- Ничего?

- Ничего нельзя!..

Таков был большею частию ответ всех, кто понимал дело или хотел понять его. Всякий раз распоясовцы после таких расспросов становились грустнее и всё больше и больше чувствовали железную силу незнания и бессилие разорвать эту паутину "сроков", "просрочек", "апелляций", "кассаций", "скопий".