Читать «Сумрачный рай самураев» онлайн - страница 49
Тим Туманный
- Почему?
- Не знаю. Что-то с тобою не так.
- Право? - Голицын хмуро усмехнулся. - Я и сам давно подозревал, что что-то со мной не так...
- Ты прости, я закончу, и тогда поговорим.
- Рукописи сжигаешь?
- Ну.
- Так они ж не горят.
- Как видишь, горят. Да еще как весело...
- А зачем это тебе? - осведомился Голицын вкрадчиво.
- Меняешь страну проживания - уничтожь следы пребывания, - не очень охотно объяснила Ксения. Это объяснение, впрочем, ничего не объясняло.
- А глянуть можно?
- Если тебе до такой степени нечем заняться...
Голицын поднял с пола несколько листов и пробежался глазами по танцующим строчкам. В основном, это были стихи.
...Он знает: не просохла кровь ещё
На непорочных парусах,
Моё бесцельное сокровище,
Мой стриж порядка в небесах...
...И снится явь, и бодрствуешь во сне,
В тоске смеёшься, плачешь от побед,
Зима бледна, как память о весне,
И жизнь, как срок, что дали за побег...
...Этих сумерек смуглая смута,
Серой веры сырая вода,
Пахнет пеплом и мятою смятой,
Неподкупным путём в никуда...
...Тому, кто миновал высоты страха,
Страх высоты не кажется помехой,
Не страшно, что мы слеплены из праха,
А страшно, если только ради смеха...
...Глянь, погоды стоят, как пАгоды,
Величавы, тихи, высоки,
И не нужен, и глуп, и загадочен
Раздирающий мир визг тоски...
...Над собой нет победы, а от Бога - побега,
Заповедано в слове,
Что начертано в белой Библии снега
Красноречием крови...
...Выхожу одна я на дорогу,
Сквозь туман блестит кострами ад,
Лишь пустыня молча внемлет Богу,
Лишь с собою звёзды говорят.
Мне так больно, но уже не трудно,
Тёмный дух склониться не сумел,
Но зачем так лживо и занудно
Про любовь мне сладкий голос пел?..
О птицах, о светлом, о солнце,
Осенний свинцовый Освенцим...
- Ты позволишь? - Ксения довольно бесцеремонно выхватила листы из рук Голицына и, скомкав, швырнула и их в гудящую топку. - Вот так. Бьются в тесной печурке стихи.
- Не жалеешь?
- Шутишь?.. Подожди, я пойду умоюсь...
Ксения ушла в ванную, а Голицын, зажав ладони между коленями, принялся глубокомысленно раскачиваться на табурете. Осенний свинцовый Освенцим... Однако.
Ксения вернулась с дымящейся тонкой сигаретой в зубах. Голицын понял, что не курила она давно: лицо ее побледнело, словно инеем покрылась или героиновой пудрой. И эта крахмальная молитвенная бледность была ей очень к лицу... Особенно применительно к ситуации, в которой Голицын все яснее видел налет некой готической достоевщины. Дело в том, что слово "нормально" меньше всего походило к бывшей его подруге. Нет, у него все с ней всегда происходило экстремально, на пределе, даже и не на надрыве, а на надрезе каком-то... И это при его-то инстинктивном отвращении к мелодраматическим эффектам.
Ксения очень непринужденно уселась на пол, вытянула и скрестила босые ноги и заговорила уже свои обычным, родниковым голосом:
- Мы можем обойтись и без Пана. Если ты не особенно торопишься, я могу в трех словах объяснить тебе всю суть этого мира.
- Ну, разве что в трех словах. - Голицын вгляделся в нее пристально и даже пристрастно. Что-то в ней невыразимо изменилось. И дело было не во внешности, конечно. С внешностью как раз все было в порядке... Просто с ней тоже "что-то было не так" - по-видимому, лучше это никак не выразишь.