Читать «Сумрачный рай самураев» онлайн - страница 31

Рыдает скрипка с рваною губою.

А это просто маразм, бредятина. Ну максимум на психушку тянет, не статья же? И это тоже маразм?

Мимо, как пули проносятся чаши чужие,

Где же ты, чаша с цикутой родная моя?

Сердце дурное, ужель, мы с тобой еще живы?

Но жизнь - фитиль к смерти.

Вот что думаю я.

Край моей чаши, ты пропуск в иные края,

Зелен твой яд, словно тихие сумерки ада.

Вору там мука, Господи, воля твоя!

Нет возвращенья оттуда, нет и не надо.

Это не просто маразм, это вообще написано в пятом классе и для себя. В стол я писаю, понимаете?

А вот тут у вас явные намеки.

Все тленно,

Все мнимо,

Время чеканит

Монеты минут.

Меня вдруг не станет,

Но в Лету все канут,

И Каин, и Брут,

И пряник, и кнут,

И рот мне заткнут,

И мой дух заарканят,

И сердце сомнут,

Бесценно, бесцельно и мимо

Все падает камень,

И тяжек хомут.

Какие намеки, бог с вами! С бодуна еще и не такое напоется.

Но тут-то, тут-то вы не можете отрицать, тут явные цитаты из Мандельштама и вообще...

Он не волк был по крови своей,

Но не равный его убил,

Оттого, что он в голос запряг Енисей,

Слово свил из разорванных жил.

Сколько век ни пытал - не предал, не петлял,

Не отрекся, не бросил креста,

Видно, с миру по нитке - поэту петля,

Видно, правда - лишь кровью красна,

А небесной могилы черна кривизна:

Отрицать не могу. Но отрицаю... И т. д., три часа полоскания мозгов. Как прав был Высоцкий:

"Тут не пройдут и пять минут,

Как душу вынут, изомнут,

Всю испоганят, изорвут,

Ужмут и прополощут!"

И чего ради? Извлекли неизвестно из какой задницы ее старые, наивные, неумелые вирши, позорище, блин:

Страха, впрочем, никакого не было, по крайней мере, за себя. Хотя добрые языки уже прилетели с благовестом... и приказ об отчислении подписан, только на волоске над ним вибрирует печать ректора, и волчий билет в оба конца выписан... Она только посмеялась. Мол, у кого на руках волчий билет, тот нигде и никогда уже не будет "зайцем". Так, смеясь, она дошла до дома, открыла дверь своим ключом и сразу особая, последняя, неземная тьма бросилась ей в ноги, распласталась крестом, зарыдала беззвучно. И впервые она не услышала встречных, рвущихся, больных шагов отца. Он сидел в зале, в любимом своем вольтеровском кресле, ноги укутаны пледом, раскрытая папка с рукописью на коленях. Лицо его казалось каким-то необыкновенно безмятежным и одухотворенно-счастливым, только заострившиеся глаза остановились, глядели в высоту, в тот самый туманный туннель - пневматическую почту умерших душ, последний и единственный выход непереносимого страдания. Рука его свесилась, и выпавшая из нее трубка лежала на ковре. И она еще дымилась... К терпкому запаху табака примешивался другой, смутно знакомый, тревожный, щекочущий дыхание запах... Кажется это, был запах корицы. Потом уже Стелла навела справки и выяснила, что так пахнет так называемый "инфарктный газ", вызывающий сердечный спазм и почти мгновенную смерть. По слухам, именно таким образом расправились в свое время с Шукшиным. Очевидно, в порыве воспоминаний отец забылся, как школьник, потерял контроль, упомянул не те фамилии, не те имена, сослался на события, которым предстояло получить статус никогда не происходивших. Что было потом? И похороны, и поминки как-то вырезало из сознания, вытравило, как кислотой, и только навсегда прилипла к памяти эта дымящаяся трубка...