Читать «Опыт присутствия» онлайн - страница 137

Юрий Тола-Талюк

Не мутите воду, господин Дугин. Позвольте людям пожить спокойно.

Еще сохраняется надежда, что несметная рать ваших предшественников не привила им окончательно отвращения к жизни, и они найдут в себе силы для созидательного труда.

Неугомонные силы теоретиков вновь и вновь наращивают мускулатуру, чтобы вбивать в головы бестолковым потребителям их стряпни неутомимые истины о единовластии и незыблемости основ православия и самодержавия. Происходит это не до семнадцатого года (впрочем, и до семнадцатого происходило) происходит это и сегодня. Поэтому:

Прошлое никуда не уходит

Наша пресса, телевидение, и все, где происходит национальное общение, постепенно, из года в год наполнялись чем-то фальшивым.

Ощущение нечистоты оказалось настолько всепроникающим, что и себя начинаешь подозревать в неискренности, когда на бумагу просится какая-то печальная правда о родном Отечестве. А уж тем более, если за спиною неизбывно присутствует клеймо "врага народа", то производное ощущение от критического взгляда, шуршит в ушах знакомыми интонациями полковника КГБ: "А вы не озлобились?" Да не озлобился я, просто не разучился думать и ощущать боль этой страны.

Что делают на Руси? Кроме знаменитого карамзиновского "воруют", можно было бы добавить: "Укрепляют власть". Уже Татищев в начале своей истории представляет Россию как наследственную монархию, в первом периоде давшею процветание "единовластным государям" Рюрикова дома. Но во втором, разорванной "наследниками" княжеского дома, начавшими "великого князя за равного себе почитать". Такая неурядица привела к уничтожению княжеской власти в Новгороде, Пскове и Полоцке и водворению там "собственных демократических правительств", и, наконец, к порабощению Руси татарами. С восстановлением центральной власти, начиная с Ивана III, снова "сила и честь государя умножилась", отчего Татищев заключает: "из сего всяк может видеть, сколько монаршеское правление государству нашему прочих полезнее".

За прославлением "монаршеского правления" следовало и прославление

Ломоносовым славянских народов, дескать "величество славянских народов стоит близ тысячи лет почти на одной мере". С другой стороны, но тоже красиво, примыкали исследования славянофилов.

Хомяков, изображает в древнем прошлом упорную борьбу области и дружины. "Дружине" при этом приписывается все темное в русской истории. Она является началом формальным, рассудочным, склонным к восприятию всего чужеродного, начиная от византийско-римских пыток, татарщины и петровского европеизма. "Земля", "область", "вече",

"община", – вот начало русской национальной жизни, имеющее всемирно-историческое значение и составляющее основу отличия веры, и восточного мира от западного. Ну, и многое другое, пока в оценке места и событий в России присутствовало не историческое исследование, а патриотическое рвение. Это рвение из второго тысячелетия легко переползло в третье, и сейчас золотит уста многих политиков, подобных Жириновскому, от чего "казана их не скудеет". С историческими байками прошлое без труда проникает в настоящее, перекачивая в него и средневековый уровень чувств и мышления, и безграмотность, и лакейство, жажду власти и самомнение.