Читать «И все-таки море» онлайн - страница 6

Кормежка тоже была не шибкая: тушеные свекольные листья, кислые щи, хлебушек по норме. Самым любимым был наряд на камбуз или ездить за хлебом в пекарню, сердобольные работницы совали нам пару батонов или буханок.

Как-то я поехал на грузовике за картошкой в Петергоф. Он тогда был страшен: окопы, колючая проволока, почти полное разрушение. Кирпич дворцов превратился не в куски или обломки, а в красную пыль, в песок. До сих пор изумляюсь, как удалось все это великолепие вернуть к жизни.

Где-то в октябре сорок пятого стало тревожно и опасно: хлынули демобилизованные и с ними преступность захлестнула. С ней справились быстро и решительно: образовали "тройки", судили сразу и резко. К Новому году стало спокойно, начались ночные балы в домах и дворцах культуры.

1946 год я встретил на вахте - попал дневальным по роте. Помню радио, пели заздравную И.Дунаевского: "Кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу..." Не мог я знать, сколь тяжким окажется наступающий год для страны и для меня самого. Неурожай, голодуха, болезнь, больница в Москве (это случилось по пути из Новороссийска, где тогда жили мать и сестра). Когда вернулся к ним, стало ясным, что мореходка от меня ушла: туберкулезный инфильтрат обнаружился, потом - жестокий плеврит, сердце сдвинулось на сколько-то сантиметров, болело непрерывно, и вздохнуть полной грудью не мог. Мать плакала, нечем было кормиться. Потом мне еще много болей довелось испытать, но ту перенес если и не легко, то достойно - не веря в конец жизни. К осени устроился на работу корректором в газету "Новороссийский рабочий". Плеврит вылечил туберкулез, отключив легкое, я пошел на медкомиссию, все обошлось. Написал своему депутату, министру-папанинцу П.П.Ширшову, за которого голосовал впервые, и он приказал восстановить меня в мореходке.

Январь 1947 года выдался морозным, снежным. Ехали с сестрой, она перебиралась к подруге в Таллинн, спасаясь от голодухи. В Ленинграде провожал сестру на Балтийском вокзале и начинал свою основную жизнь - в мореходке. О ней и будет главный рассказ впереди.

Но сначала все же об эпохе. О той, которую уже десять лет проклинают, клеймят, обливают грязью. А заодно - и всех, кто в ней жил.

Сталин, репрессии, КГБ... Да. Но мы как-то об этом не думали. Вернее, это было где-то "за кадром". Я ведь тоже потерял на этом отца... Но была цель: восстановить страну. И твердая уверенность: все будет хорошо, надо лишь восстановить. А для этого - работать.

И мы в мореходке, в первую зиму сорок пятого - сорок шестого года, работали: надо было восстанавливать свой дом, были у нас четыре роты, одна работала, три учились... И с одежкой сложности возникли: выдали нам в первую зиму черные морские шинели и - серые солдатские шапки.

Ленинград поднимался на удивление быстро. О блокаде как-то тогда мало вспоминали. Те, кто ее пережил, не любили вспоминать, а мы не слишком расспрашивали. Правда, когда чистили подвал в корпусе на Косой линии, обнаружили трупы умерших от голода. И помню, что с уважением относились к властям - к председателю горсовета Попкову и к А.А.Кузнецову, первому секретарю горкома. Но когда их "разоблачили" в 1949 году, это прошло незаметно, особых разговоров не возникло.