Читать «Играла музыка в саду» онлайн - страница 81
Михаил Танич
Как все-таки может большой поэт сказать за всех - за себя, за вас, за меня! Вот и придумал он про свою и про мою жизнь: "Проскакал на розовом коне".
СЕРГЕЙ КОРЖУКОВ
- Вот тебе, Миничка, наша хрустальная проза! - сказал, подписывая мне книжку "Город принял", Аркадий Вайнер. Ну, там хрустальная - не хрустальная (может, он шутил), но эту отличную милицейскую повесть я прочел с удовольствием. Так началась наша дружба, которой уже лет пятнадцать, а то и все двадцать.
Когда между братьями пробежала черная кошка, кто хрустальнее, я, конечно, безоговорочно принял сторону старшего брата, считая разборку излишней и неморальной.
Слово-то какое подобралось - неморальной. Впрочем, Аркадий и жил-то почти что в таком переулке - он назывался Безбожный. Так она и продолжается, наша дружба, хотя дела, болезни и годы все дальше разводят нас и жизнь протекает как бы врозь, но, встретившись, мы по-настоящему, по-братски радуемся этой, теперь уже чаще всего случайной встрече.
Живем с братьями в Болшево, в Доме кинематографистов, они делают сценарий "Гонки по вертикали" для Киевской студии, а я дровишки на шашлык колю. Добывал я, как мог, свои будущие бляшки в сосудах. И понадобилась им в кино для Гафта (он играл роль матерого урки) стилизованная под жиганскую песня. И вот что у меня получилось.
Ой, схватили на бану
Ой, да малолетку,
На три года пацану
Стало небо в клетку.
Ой, ча да ча-ча-ча,
Да позовите мне врача.
А я скажу тому врачу,
Что к родной мамочке хочу.
Ой, кусают комары
В тундре неразлучной!
Обе ручки - не мои
На пиле двухручной.
Ой, тепло на Колыме
После ледолома!
А я на воле - как в тюрьме,
А в тюрьме - как дома.
Ой, ча да ча-ча-ча,
Да позовите мне врача,
А я скажу тому врачу,
Что к родной мамочке хочу.
Братья вскоре рассорились со студией и с режиссером, они - как и я - это умеют, и якобы поэтому песня моя не пригодилась. На самом деле, я думаю, одному из братьев песня показалась недостаточно хрустальной, как бы гусь-хрустальной, и они ее даже Гафту не показывали. И песня осталась у меня и, слава Богу, положила начало большому, можно сказать, роману в песнях о сталинском лагере, который я хорошо знал, потому как варился в этом вареве и на пайке целых шесть лет.
А дальше написалось "Письмо матери".
Не пишу. Ты не жди почтальона,
И на стук не срывайся чуть свет!
Это блажь воровского закона,
Но у жулика матери нет...
Мы живем не на воле, а в зоне
И по нашим раскладам правы,
И твои я снимаю ладони
С непутевой своей головы.
Мне не стыдно цитировать свои песни, и пусть их читает кто угодно, хоть сам Петрарка с Лаурой! А потом, в Переделкине, возникла "Тося".
Она на Кировской служила,
На почтампе,
Налево в зале,
В девятнадцатом окне!
И ничего в ней
Вроде не было такого,
А вот, представьте,
Понаравилася мне...
А потом:
Вагон столыпинский,
Кругом решеточки,
Конвой из Вологды,
Не до чечеточки.
Конвой из Вологды,
Не до бутылочки,
А из Бутырочки
До пересылочки.
Не зовите, не зовите Петрарку: прекращаю.