Читать «Играла музыка в саду» онлайн - страница 36
Михаил Танич
И однажды зимой, в морозец, мы вместе вышли из школы. Был день, ветерок, и оказалось нам по пути. Мы шли и шли по длинной Садовой улице, о чем-то неловко беседовали, и я не смел опустить уши на шапке-ушанке (кавалер, впервые идущий рядом с настоящей барышней!), а проклятая Садовая улица ну никак не кончалась.
Наконец мы прошли и вовсе продувную Театральную площадь. И вдруг на моей Нольной линии она сказала:
- Теперь опусти уши на шапке и до свиданья. А я сяду на троллейбус - мне дальше.
Это звучало вроде как бы и обидно, но это было спасение! И потому вы видите на моем портрете живые уши, пусть даже и отмороженные тем далеким солнечным и ветреным днем в городе Ростове-на-Дону.
Я забежал в речное пароходство на Нольной и, прыгая и стеная, оттирал руками погибшие заради любви свои уши.
И долго-долго потом, многие годы Антонина Андреевна Стасевич присылала мне к праздникам коротенькие обязательные открыточки с морально правильным текстом, я ей отвечал в той же тональности. Она так ничего и не узнала про мои отмороженные уши.
ПУЗО
Перед войной или в самом ее начале распрощались мы с нашим "жокеем" и переехали на окраину Ростова, в заводской район Сельмаша, тоже в жалкую комнатенку на первом этаже. Езды до города и маме на работу - с час, и я вдали от города, по сути, бездельничал, без всяких перспектив, кроме одной военкомат, армия, фронт, похоронка.
Без света в конце туннеля.
Тогда на Сельмаше,
В бараке,
В семнадцать неполных
Годков
Я спал после уличной драки,
Я спал и не слышал гудков.
Но бахнуло взрывом по стеклам,
И начался переполох,
И воздух стал плотным
И теплым,
А я с перепугу оглох.
И солнце, зажмурясь, погасло,
А "юнкерс" давал и давал!
Детей и топленое масло
Тащили хозяйки в подвал.
И как там вокруг ни горело,
Хозяйки смотрели вперед
Закончится время обстрела,
И время обеда придет.
И чья там погибель
Неясно,
Но жизнь продолжаться
Должна!
Была на топленое масло
Такая крутая цена.
Первая бомбежка, неизгладимка! Хозяйки с детишками куда-то заполошно бежали, а я оторопело стоял и глядел в небо, где в голубом-голубом просторе висели серебряные бомбардировщики и, казалось, прямо на меня сбрасывали игрушечные бомбы. На темечко. Душа моя тряслась от страха, но ноги как прилипли к земле - и ни с места. Шныряли низко, не смея подняться ввысь, фанерные наши "ястребки". С завода повели первых раненых.
И вот в каком-то наспех собранном эшелоне с металлом ("Главвторчермет"!) под такими же бомбами всю дорогу мы с мамой в теплушке пересекаем Северный Кавказ и приземляемся в городе Махачкала. В теплушке - огромная голова кем-то украденного швейцарского сыра. Живем в огороженной досками клетушке - два на два, при железном складе. Скудно, голодно, но бомбы не долетают. Тыл.
Мальчику скоро восемнадцать, он грамотный и просто обязан помогать: а) маме и б) фронту. И такая работенка находится. Меня принимают на фабрику деревянной игрушки сверловщиком, токарем я так и не обучился, будучи тупым (эта тупость так и осталась навсегда) к точке инструмента - главному умению для токаря по дереву.
Фабрика уже была оборонным предприятием - мы делали не игрушки, а банники для минометов разных калибров. Я сверлил дырки под будущую щетину. Давался какой-то супчик с хлебушком (Господи, я потом полжизни проживу на пайке), но ровно на этот супчик маме стало легче прокормить растущего оболтуса!