Читать «Россия под властью царей» онлайн - страница 201

Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский

Профессор Янжул в своих статьях о фабричном законе в Англии требовал неотложного принятия мер для упорядочения женского и детского труда на русских фабриках. Правительство издало соответствующий закон и назначило Янжула фабричным инспектором Московской губернии.

Короче говоря, нет ни одной важной области народной жизни землевладения, промыслов, податной системы, - которая не обсуждалась бы специалистами в "Отечественных записках". Ибо среди авторов журнала были люди не только теоретически изучавшие эти проблемы, но и воочию видевшие порядки, которые хотели изменить, и зло, которое хотели уничтожить. Это придавало журналу огромный авторитет, и редакции удалось привлечь к сотрудничеству самых блестящих и образованных людей своего времени, одержимых страстным желанием просвещать широкие круги общества и способствовать осуществлению насущных интересов народа.

Однако "Отечественные записки", прекрасное, бесценное издание, без предупреждения были сокрушены росчерком министерского пера, их полезная деятельность прекращена; всю группу благородных, вдохновенных писателей, собравшихся вокруг них, разогнали и заставили молчать. Почему? В циркуляре, сопровождавшем указ о закрытии журнала, была указана следующая причина зловещей меры: "Отечественные записки", мол, подрывной орган вроде "Народной воли", выходящей с полным пренебрежением цензуры. Многие авторы журнала связаны с революционными сообществами, а два члена редакции политически скомпрометированы.

Несуразность обвинений очевидна, особенно если учесть, что из почти ста авторов ни один не подвергался преследованиям за политические преступления.

Но обратимся к главному обвинению, предъявленному "Отечественным запискам", так как оно может показаться более серьезным. Циркуляр министра обвиняет "Отечественные записки", как и всю свободомыслящую печать, в том, что они несут ответственность за печальные события последних лет, то есть за политические убийства и другие террористические акты, и в том, что они защищают теории, ничем не отличающиеся от теорий подпольной революционной печати, перенимают у нее методы толкования событий, подражают ее тону и литературному стилю.

Читатель помнит, что всего несколько лет назад царское правительство громогласно провозгласило, что революционная партия пополняется исключительно только малограмотными юнцами, бывшими студентами, людьми без будущего. Теперь власти открыто обвиняют либеральную печать, что она перешла на сторону врага со всем оружием и боеприпасами. Значение этого факта, если это действительно так, невозможно переоценить, хотя в благоразумии этого признания позволительно сомневаться. Ибо в сегодняшней России, так же как в предреволюционной Франции, все, что есть в обществе самого просвещенного, умного, одаренного и ценного, можно найти только в рядах вольнолюбивой оппозиции. У реакции одни лишь бездарности. Единственные талантливые люди, которых она закрепила за собой в последнее десятилетие, - Достоевский в художественной литературе и Катков в журналистике - оба ренегаты революционного дела. Достоевский был прежде социалистом и десять лет пробыл на каторге за принадлежность к петрашевцам; Катков в свои прежние и лучшие годы привлек всеобщее внимание пылкой защитой конституции по английскому образцу. Даже Суворин и другие, меньшие светила реакции когда-то паслись на пажитях либерализма. Но, не желая искажать факты и противоречить истине, даже в кажущихся интересах партии, к которой принадлежу, я должен сказать: как бы сильна ни была оппозиция русской печати к правительству, она не является революционной силой, она не осознала еще всего значения революционных идей.