Читать «Самая мерзкая часть тела» онлайн - страница 35

А вылетел из зала в фойе разгневанный и потный Егор Георгиевич и сразу понял, в чем ужас и кошмар происходящего. Чудовищная песня. Дикая, не наша, отрицательная звучит на русском, великом и могучем, языке.

Пусть возьмут себе свою правду, Нам останется сладкая ложь.

Исключить! Всех выгнать! Завтра же. С волчьим билетом.

Мысль билась в голове, как птичка. Гнала директора вперед. Слюна кипела, кровь стучала. Кулаки наливались нержавейкой, когда Егор Георгиевич к эстраде пробивался. Пер в самый дальний угол холла, коллоидный раствор, взбесившуюся протоплазму разрезал. Расшвыривая мальчиков и девочек, рехнувшихся от неразрывного единства музыки и слов.

Зачем тебе верить в завтра, Если сегодняшний день хорошо.

Короче, подвел гипоталамус, надпочечники подкачали, от гнева ослеп, оглох товарищ Старопанский. Просто озверел, прорвавшись сквозь толпу детишек внезапно, потерявших стыд и срам. Так непростительно завелся, что, прекращая безобразие, сломал несчастному поэту ногу. В день триумфального дебюта. Ребенку кости бедра!

Ай, ай, ай!

Свет притушили, но скорая с мигалкой и сиреной факт зафиксировала.

Пришлось прикидываться, дурака валять, вилять хвостом. Ограничиться не полумерами, а четвертушками, восьмушками, какой-то жалкой имитацией воспитательной работы. Беседа, выговор, неплановая двойка. А что сделаешь? Повстанец, партизан паршивый, не в ПТУ кантуется на Южном, а продолжает обученье в центральной школе номер три. Подлец, на костылях притащится и железяки демонстративно кинет в проходе между партами. Герой, неприкасаемый.

Причем не он один. Три других фигуранта истории тоже свое не упустили. Ходили по школе с масляными рожами, свинопасы. Еще бы, подмигиванье, дружеские тычки, шесть букв мальчишеского восхищения при свете дня. Это как грамота. А девичьи губы в глухих закутках у спортзала и кабинета химии — печать и роспись.

Конечно, и Толя Кузнецов ощущал, что "после тех самых танцев" грудь у него вся оказалась в звездах и медалях. Приятная тяжесть славы не могла не радовать. И он с улыбкой начинал свой день. А вот заканчивал со смутной тревогой. Свист директорских конечностей не забывался. От вибрации начальственного тела, вращенья глаз и перегретого дыханья в сердце Кузнеца все-таки заговорила кровь предков. Некогда алую, бившую фонтаном, химия азиатской жизни сделала синим молоком. А молоко скисает быстро. И если в душе Толи все еще пел шаман с лицом круглым, как бубен, то в его брюхе уже завелась жаба.

Костлявый Ленчик заметил это очень быстро.

— Ты что-то бздеть стал сильно, Толя.

— Нет, я просто должен идти, я маме обещал быть дома в девять.

На что Зух отвечал кривой ухмылкой. Он ничего никому не обещал. Некому было, да и все.

Дерзкий подросток, колючий и худой, рос без матери. Его вихры не знали нежных прикосновений теплых рук. И нос не терся никогда о пахнущий корицей мамин фартук.

А все потому, что Ленин отец, безродный Иван Зухны, сын прачки и машиниста, влюбился летом шестидесятого в профессорскую дочь, еврейку, Лилю Рабинкову. Студент художественного училища, подающий надежды график, зашел с этюдником в медпункт совхоза "Свет победы" и там увидел городскую практикантку, зеленоглазую девчонку в белом халате. С той самой минуты на его портретах доярки, скотницы и крановщицы — все разом стали на одно лицо. Прекрасны и смуглы.