Читать «Колыбельная для Ивана (Принцип Криницына - 1)» онлайн - страница 4

*** Пока "калякал" с Егорием, время незаметно пролетело - уже двенадцать. Ехал не ходко-не медленно по ровному шоссе к Ильинскому. Село это мне знакомо давно, жил там мой дальний родственник - Петр Николаевич Варенцов, просто дядя Петя. Жену вот его, годами дяди Пети помоложе, я как-то не мог называть, скажем, тетя Нюра, звал я ее просто - Нюра. Люди это замечательные. Сын у них где-то на Севере работает, они вдвоем так и жили - не тужили. Дядя Петя большой специалист по кладке печей, с особенной любовью относится он к баням. Вот и у него баня в Ильинском - всем баням баня. Нюра женщина тихая и скромная, даже удивление меня брало неоднократно, когда я за Нюрой наблюдал: никогда она ничего лишнего никому не скажет, соседки к ней шли и за советом, и с новостями сельскими. Все новости и кляузы мозг Нюры впитывал, но дальше эти сведения от нее не уходили. Я любил с ней за грибами ходить, места она знала грибные: замечательные то были места. Мысли мои опять на Людмилу мою, было, переключились - наваждение какое! Но все опять заслонили события последнего дня - о моей будущей работе - смешно подумать! - детективом. Хотя, рассуждая логически, я не так уж и плох. Я даже глянул на себя в зеркало заднего вида: лицо приятное какое, глаза красивые и внимательные, под глазами вот только круги темные, так и опять же - от переживаний, круги эти только мужественности мне добавляют. Парень я крепкий, ростом Бог не обидел, я даже согнул правую руку в локте, напрягая бицепс, но бицепс получился жидковат: оно правильно, в последние годы ничем физическим я себя не утруждал, придется покидать гантели, ничего, накачаюсь. Я даже знал прием самбо, один, зато давно разучивал его, еще с Андрюхой Клебановым (подлецом и негодяем!). Этот прием состоял в броске через левое плечо, ну, мне теперь его, видимо, придется демонстрировать. Вы еще увидите этот замечательный прием в моем исполнении. Ах, да, еще два приема из бокса: один удар - левой (по-профессиональному - хук), еще один удар - правой (апперкот, в моем исполнении - номер смертельный). Приемов немного, но знал я их в совершенстве. Покажите только мне, кого надо бить! К селу я уже подъезжал, как увидел, что процессия из полутора десятков человек, в основном пожилых, медленно плелась с кладбища; кладбище это было на косогоре среди высоченных берез и отсюда, с шоссе, оно хорошо просматривалось. Видимо, опоздал я на похороны. Я подкатил к дому дяди Пети, когда он с супругой своей как раз к нему и подходили. Встреча, понятно, была грустной: они были еще под впечатлением от похорон. - Так, что все-таки случилось? - спросил я Петра Николаевича и Нюру. - Ты знал ведь мамину тетку - бабу Марью, жили они вдвоем в Выселках с бабой Настей, вот, сгорели в домишке своем. Только странно это нам, чего бы они сгорели? Ждали, поди, меня, а я припозднилась, пришла уж, а дом их догорел совсем. Я поначалу и не задумался о причинах возгорания избушки той никудышной и от времени почерневшей своими бревнами, в которой жили старые уже женщины, и о которых знал немало из рассказов Нюры и дяди Пети. Да и мама мне о них рассказывала много чего занятного. Мастерицы они были на все руки: и жали, и косили, и сеяли, и снопы вязали в давние еще времена, а с возрастом шить-вязать научились. Все жители деревеньки Выселки шли к ним, старушкам этим, и с горестями, и с радостью. Рассказывали о них и вовсе уж занятную историю о любви к одному какому-то парню, ушедшему на войну, да так и сгинувшему в ее горниле. Всю жизнь они его ждали, замуж ни за кого не выходя; да вот так глупо и трагически жизнь этих никому не мешавших бабушек и закончилась. И я бывал у них в деревеньке раза два, ночевал даже в их домишке у самого озера. По летним утрам, когда еще только всходило солнце, и пар подымался над неподвижной голубой водой с розоватыми отблесками от лучей солнца, я сбегал по тропинке к озеру и бросался в прохладную ключевую воду, нарушая его покой. Не надо мне видеть Парижа, чтобы увидеть его и умереть. Мне озеро то видеть куда как милее, наблюдая как можно дольше неподвижность его спокойных вод и вечность бытия. - А что там странного, на твой взгляд, Нюра? Ну, сгорели: Бывают такие случаи, когда, скажем, бумагу какую зажгут, да и не потушат - забудут, вот тебе и пожар. Старушки ведь, память, поди, не ахти какая: - Ваня, да какая такая память? У них память-то экая, что нам бы такую с тобой! Все они помнили, все знали. Таких светлых голов у многих молодых не сыскать! У Нюры опять закапали слезы, и она вытирала их кончиком черного платка, завязанного на шее узелочком. Она, как я знал, и сама девчонкой жила в той деревеньке, а замуж вышла за Петра - с ним там жили, пока все жители с той деревни не выехали кто куда. Нюра вот с Петром переехали в Ильинское. Перестройка эта, так ее не так, хуже татаро-монгольского ига какого, прошла-проехалась по селам да деревням, и без того небогатым, разорила дома и семьи. Бабушки те остались в деревне одни, все уехали. А как не уехать, коли даже электричество и то отключили. Траву там не косили, поля больше не засевали. Ах, но какие там места замечательные! Баба Настя, помню, с утра пироги напечет с рыбой, в озере выловленной, или с черникой какой, дух ароматный пирожный на всю деревеньку их опустевшую плывет клубами невидимыми. Я пока рыбачу на берегу озера или ручья, что вытекает из него змейкой, а то и за грибами хожу, а они уж пирогов напекут, ждут меня, как гостя самого дорогого у самовара. - Что же ты, Ванечка, так долго ходил, притомился, поди, голубок, умойся вот, дайкось я полью тебе водички-то нашей ключевой. - Баба Настя улыбается мне всем своим лицом, а от серых ее глаз лучиками разбегаются морщинки. Как сейчас помню этих внешне очень похожих старушек, хотя и совсем они друг дружке чужие были, но седыми стали от старости да от трудов своих и смотрелись, как близнецы-сестры. Нет, что-то тут и взаправду не так, раз Нюра говорит, Нюра зазря ничего не скажет: сердце у нее вещее. И я сказал себе, что обязательно на место пожара схожу и постараюсь выяснить, что же там все-таки произошло. Или я не детектив?! А тогда "что" я? Нюра, как из Выселок уехала в районный центр - село Ильинское, что пылилось по сторонам от широкой асфальтированной трассы, убегавшей к родному мне городу, так не забывала тех старушек, навещала их, хоть и не часто: свое хозяйство в селе, работала еще в средней школе техничкой. Любила она бабу Настю и бабу Марью всем сердцем. И мне, глядя на слезы Нюрины, невмоготу стало слезы свои удерживать: так жалко стало бабулек да и Нюру. И я украдкой слезы свои смахнул. Или не мужик я? слабость еще свою показывать. Я перекусил у своих родственников слегка, проглотив домашней выпечки белую краюху со стаканом молока, да решил сходить на кладбище. Хоть и опоздал я на похороны, а нехорошо это - приехать и не посетить могилку людей, дорогих моему сердцу. Отправился пешком на кладбище, что было от села невдалеке, на косогоре среди высоченных берез. Недолго я там вроде и был: постоял на могилке их молча, а их в одном гробу и похоронили (косточки одни, что остались от пожара, поди - разбери, чьи это кости - бабы Насти или бабы Марьи? - так они, кости обгоревшие, вместе кучкой и лежали), а потом прошел к выходу из кладбища, изредка обращая внимание на памятники надмогильные жителей бывших села Ильинского и ближайших к нему деревень. Многие имена и фамилии на памятниках были мне незнакомы, а иные что-то высвечивали в моей памяти. Придя в дом Петра Николаевича и Нюры, я увидел, что баня почти готова: так она топится быстро сухими поленцами, или я долго на кладбище был? Еще через полчаса баня скутанная настоялась, дядя Петя запарил мне веничек березовый, и я отправился несчастья свои смывать и отпаривать. После бани мы с Петром Николаевичем долго, почти до утра, за самоваром просидели (да и водки усугубили немало), проговорили о делах сельских и наших с ним и судьбах человечьих. И Нюра не спала: то ходила по избе со своими делами, то подсаживалась к нам, где мы рассиживали, слово какое изредка промолвит, да и молчит опять. Но к утру мы устали да и водки набрались зело! Спал я на сеновале среди духмяного свежего сена, сохранившего ароматы недальней от села луговины, раскинувшейся по берегам речки Черной, медленно и степенно протекавшей мимо села и убегавшей дальше - к деревне Березовка. Мне снилась Людмила: она громко хохотала надо мной, собирая свои вещи, и твердила все: "Я и тапочки заберу, я и аспирин индийский не оставлю". И вновь хохотала и хохотала мне в лицо гомерическим своим хохотом.