Читать «Житница сердоболия» онлайн - страница 7

Алексей Константинович Смирнов

Второй плакат был тоже про СПИД. Я не помню, что на нем изображалось. Тоже какой-то купеческий разврат с участием заблудшей красавицы. Я помню только подпись: До СПИДанья!

Эти плакаты я повесил в кабинете: один позади себя, а другой - на противоположную стенку. Прихожу на другой день и вижу, что мой сменщик их сорвал.

"В ночное! - хмыкнул он. - Рожа такая поганая". И уткнулся в бумагу, и зашуршал скучным пером.

К началу моей больничной деятельности я уже несколько продвинулся в понимании прекрасного, выйдя на уровень наскальной живописи. В пещерах ведь было как? Там изображались обыденные события: поймал оленя, охотился на бизона. Близко, понятно, отражает созидательный труд. "Ночное" же в кабинете невропатолога - это, пожалуй, был перебор, потому что в это ночное не ходили ни мы с напарником, ни наши клиенты. Голая абстракция, не сравнимая, скажем, с плакатом "Папа, не пей".

Поэтому в больнице я принял участие в вывешивании актуального урологического плаката: расстроенный мужчина стоит, прикованный цепью к писсуару. С небес ему задают строгий вопрос: "Аденома?" Но чертовы бабы, по мгновенному приказу заведующей, сняли и эту картину. В их сумрачном сознании все еще ездили бездумные хрущевские бульдозеры. Нет в них чего-то такого, про что щелкают пальцами, подыскивая слова.

Вот, помню, на четвертом курсе старенький мухомор читал нам лекцию про гонорею, показывал слайды - ведь до сих пор держится в голове! "Как распространялась гонорея? - рассказывал старец. - В особых салонах кавалеры миловались с дамами..."

Щелкал проектором, на экране возникал преувеличенный гонококк, потом еще что-то, а на закуску - переснятая гравюра. Некто, похожий на герцога Бекингемского, не снимая шляпы с пером, держит за коленку, сквозь пышное платье, даму, а та прикрывается веером. "Так.. ну, а вот это... - задумался мухомор, - вот так, стало быть, происходило милование".

Рудин Накануне

Я часто пишу о монстрах.

А вот жил такой очень хороший доктор Рудин, по имени-отчеству Бронислав Васильевич.

Это был доктор Астров нашего времени, выросший из Ионыча и в Ионыча же превратившийся. Работал в нашей районной поликлинике, где лечил дедушку (совокупного и моего), бабушку (совокупную и мою) и меня.

Доктору Астрову было легко. Ему и спивалось-то под соловьиные песни, под сверчка, под перебор гитарных струн. А доктору Рудину спивалось тяжко, по-звериному, пещерно. К нему приходил совокупный дедушка и приносил бутылочку водки. Я не приносил, но от меня приходил персональный дедушка и приносил бутылочку водки в благодарность за меня.

Он был очень добрый, тот Бронислав Васильевич, огромный, неряшливый, чуть суетливый, сильно близорукий, поросячий лицом. Выбрасывал свою тушу из-за стола и метал ее к коечке, где я лежал, обнаживши живот образца третьего курса мединститута. Доктору Рудину было понятно, что мне не хочется ехать в колхоз. Поэтому я и болен, а он ведь не только Рудин, но и доктор, а значит, должен лечить не болезнь, а больного.

- Ну, для порядку, - говорил доктор Рудин и трижды бил меня в живот тремя твердыми холодными пальцами. Этот диагностический прием остался мне непонятным по сей день, но я все равно не раз применял его, и всегда с поразительными результатами.