Читать «Жаворонок поет, когда поднимается в небо» онлайн - страница 4

Во мне вновь вспыхнуло острое желание рисовать. Но я хорошо помнил петуха на печи, видел, как огорчил бабу Елену... Я снова и снова листал хрестоматию... Наконец, решившись, подошел к печи, потянул бабку Наталью за подол:

- Бабуль, а бабуль...

- Чего тебе, внучек?

- А я смогу как этот... Вецианов рисовать?

- Будешь хорошо учиться - сможешь, - уверила меня бабка Наталья.

И правда, картины Венецианова стали для меня тем порогом, перешагнув который я вдруг оказался у великого океана, имя которому - Искусство. Плавать я не умел, но прыгнул в него не раздумывая!..

"У него талан..."

Последнее военное лето я встретил, как обычно, в Коровино. Зимой учился в Москве, в средней художественной школе, а на лето подавался в родные места. Подкормиться и порисовать. Да и грех было, живя на Волге, в двух шагах от Валдая и озера Селигер, не взяться за кисть.

Пока я бродил с этюдником по лесам и весям, к бабушке приходили соседи, молча разглядывали мои рисунки и качали головой:

- Баловство все это. Война идет, а Валька ваш все малюет. Разве это профессия для настоящего мужика? Вот ровесник его, Колька, слесарем стал поди уже... А то...

Бабушка, помолчав минуту, отвечала всегда одно и то же:

- Талан у него...

Только теперь, став художником, профессором в Суриковском институте, понял, как твердая уверенность бабушки в моих способностях помогла мне сделать правильный выбор.

Родительский камень

На фронт из моей деревни ушли тридцать пять солдат, наших мужиков. Собрались все на околице села, у родительского камня. Сколько лет прошло с той поры, а до сих пор вижу, как мужики, встав на колени, обняли святой камень, попрощались с родными, как заголосили бабы.

Тридцать пять солдат ушли из деревни - с войны вернулся лишь один, Василий Филиппович, испытавший все круги ада: и плен, и лагеря, и Сибирь...

Наступил 56-й год. Старики и дети собрались на окраине деревни, у того места, где был когда-то родительский камень. И стали ждать. Не было тогда ни машин, ни лошадей у нас. И Василий Филиппович шел со станции пешком.

Радовались все встрече с Василием Филипповичем и боялись, что спросит он про камень святой.

Незадолго до того какой-то "умник" дал команду камень с околицы убрать. Кому он мешал, не знаю. Вроде новую дорогу собирались тянуть.

Это был языческий камень, святой. Ему поклонялись еще пращуры наши, думаю, еще задолго до православия. Там ямка посередине была, углубление такое. Туда наливали масло и зажигали во время торжеств или праздников. Получалась такая открытая лампадка. Когда солдат на фронт провожали, огонь родины горел в камне...

Не пощадили святыню. Пригнали бульдозер и стали разбивать камень. Тот не давался. И все, кто мог, кто был тогда в деревне, сбежались на это варварство. Но сколько ни просили, ни кричали на бульдозериста, тот никого не слушал. Был бы чужой, не так обидно было бы, а то ведь свой, деревенский, Колька-слесарь, которого мне в пример ставили.

- Сраму в тебе нету, Колька, - голосили старухи, - ведь и отец твой, уходя на войну, тутыча с тобой прощался! Али не помнишь?