Читать «Молитва для Эльзы (быль в трех частях)» онлайн - страница 21

Во время езды Владимир Васильевич зачем-то таращил глаза и высовывал язык, забывая засунуть его обратно, даже когда закрывал рот. Мышцы лица при этом напрягались неравномерно, перекашивая физиономию и придавая ей зловещее выражение. Когда проносился мимо, у меня всегда создавалось впечатление, что он вот-вот грохнется. И если этого не случалось, я испытывал чувство облегчения и радости за удачливую судьбу отчаянного наездника.

Научные достижения Владимир Васильевича не выходили за рамки результатов, полученных учеными-гидродинамиками в начале века. По просьбе военных он взрывал в воде тротил и смотрел, что после этого будет. Каждый раз происходило примерно одно и то же: сначала был большой "Бух", потом брызги и маленькая волна, как от брошенного камня. С помощью такой волны военные надеялись победить врагов и не жалели на изыскания средств, которые позволяли Владимир Васильевичу и нам, научным сотрудникам отдела цунами, заниматься черт знает чем, летать, например, на вертолете за пивом или часто бывать на материке по делу и без дела.

Почему-то Владимир Васильевич мне часто вспоминается без всякой важной причины. Мы не были ни друзьями, ни даже товарищами — просто находились в одном пространстве-времени. Дались мне его мотоцикл "Минск" и баня из чертежных досок, и то, что он тротил ради науки в воде взрывал. Я напрочь забыл свою первую женщину: ни имени, ни лица, ни ее любимые цветы — ничего не осталось. Зато Владимир Васильевич как живой перед глазами.

ЧАСТЬ 3

На кого я похож, запакованный в спальник, лежащий на голой земле среди ночи в степи? Глядя через костер — на кинострашилу из-за теней от черт лица. Уйди на десять шагов, буду неузнаваемым объектом живой или даже неживой природы. А для дальнего пешехода я неприметное условное обозначение, меня, была б охота, можно только предположить. И те мысли в голове, и то прожитое, и куда теперь это добро девать?

Как все интересно оборачивается. Я только и делал, что жил да жил, не пропуская ни дня, ни каждого мгновения, как прилежный школяр. Ну и? Где тот дальний пешеход — мнимый слушатель, и где поколения предков, о которых даже я, давний родственник, хочу но ничего не могу узнать.

Как-то пытал отца на предмет старины. И что же: от прадеда только запрятанную в чулан саблю общим усилием вспомнили, и все: а кто он такой, любил ли пюре или крутые яйца, главная жизненная мечта родоначальника — все прах. А сунься в вековую глубь, так там, вообще, пустыня, как будто никого и не было. Ау!

Мир странным образом меняется, если вдруг удастся каким-либо способом душу потревожить или умереть, ненасовсем, конечно, а только наполовину.

Зачем помню белый потолок? Это же совершенно второстепенная деталь. Я должен помнить медицинскую сестру и доктора, и еще что-то значительное, из глубин сознания, как то: долг перед родиной, дети-сироты, скорбящие родственники и еще, что по идее должно всплывать из памяти в этот важный момент. Почему все не так?