Читать «Валя (Преображение России - 1)» онлайн - страница 5

И так как-то странно: были кругом красивые горы, теплое синее море, бездонное небо с ярким солнцем, а баба Лукерья, встречаясь у фонтана с бабой Федосьей, говорила скорбно о муже: "Пришел мой-то вчерась домой пьяной-пьяной-пьяной!.. Головка бедная!.."

Таможенный чиновник Ключик с древним майором Барановичем ловил иногда бычков у пристани, и в зеленой воде колыхались их отражения. Яснее выходил Баранович в выцветшей добела шинели, в белом платке, обвязавшем уши, с белыми усами скобкой. Случалось, вместо бычка попадалась им зеленуха; Ключику это разнообразие нравилось, Барановичу - нет.

Иногда на пристань приходил посидеть отставной чиновник какого-то присутственного места - Моргун. Единственное, о чем он говорил, если находился слушатель, было:

- Земля - она мстит! Мс-тит, если от нее оторвешься!.. Это твердо знать надо: мс-тит! - и, говоря это, он свирепо сверкал очками и поводил в стороны сухою шеей.

Он купил себе здесь сто саженей земли, поставил саманную избу и на двух грядках разводил клубнику.

Когда она поспевала, ее съедали дрозды.

По вечерам гуляли по набережной: батюшка, пристав и городской староста, Иван Гаврилыч. Поджарый длинный староста, крупный собственник, балансировал слева, плотный пристав с урядничьим лицом, изогнув шею, держался справа, и монументальный, величественный батюшка с посохом, важно шествовал в середине.

На трех дачах зимою бывало совсем заброшенно и дико. Кругом на общественной земле чабаны пасли отары овец.

Из туманной сырости выплывало то здесь, то там ржавое жестяное звяканье колокольцев, и вдруг чабаньи мощные окрики:

- Ар-pa! Ать! Баж-а-ба!.. Рря-я!..

И все кашляло, и блеяло, и сопело, и двигалось в мелких дубовых кустах.

Овцы шли, как слепые, как пешая саранча, - и тогда с дач сходились ближе к колючей изгороди, мимо которой пробирались овцы, оставляя на колючках клочья шерсти, Бордюр, Гектор и молодой Альбом. Они старательно тявкали на овчарок, а овчарки, степенные, пухлохвостые, остроухие псы, приостанавливались, смотрели, высунув красные языки, и потом, нагнув головы, по-рабочему споро шли дальше: один спереди стада, другие сбоку, третьи сзади, и вожатые, старые желтоглазые козлы с колокольчиками, тоже непонимающе озирались кругом, надменно трясли бородами и легко уходили, скрипя копытцами.

Летом отары не сходили с гор. Летом только тощие, с длинными шеями коровы воровато обшарпывали пограничные кипарисы и туи, отчего у этих деревьев всегда был встрепанный, взъерошенный вид, как у боевых петухов весною.

Иногда вечером, когда уж совсем плохо было видно, вдруг слышался одинокий, но громкий бабий голос; шел все ближе, ближе, подымаясь из балок, терялся иногда и опять возникал; это одна, сама с собой говорила, идя в городок с дачи генерала Затонского, пьяная, но крепкая на ноги баба:

- Я земского врача, Юрия Григорьича, Акулина Павловна, - пра-ачка!.. А любовник мой, чистый или грязный, - все равно он - мой милый!.. Все прощу, а за свово любовника не прощу-у!.. Я Прохора Лукьяныча, запасного солдата, любовница - Акулина Павловна, земская прачка! Прохор Лукьянычу ноги вымою, воду выпию, а мово любовника ни на кого в свете не променяю... Ты - генерал, ты кого хочешь бей, а мово Прохор Лукьяныча не смей! Приду, приставу скажу: "Вашее высокое благородие! Я - земская прачка, Акулина Павловна, земского врача, Юрия Григорьича... Вот вам деньги, - я заплачу, а его отпустите сейчас на волю..." - "Это когой-то его?" - "А это мово любовника, Прохор Лукьяныча, запасного солдата... Нонче дураков нет, - все на том свете остались..."