Читать «Ветка Палестины» онлайн - страница 43

- "Вы ошибаетесь, думая, что мое письмо к вам ~ это слова рассерженного человека..."

Он декламировал вдохновенно, как стихотворение в прозе, до тех пор, пока экзаменатор не сказал резко: - Хватит!

Затем Гена объяснил, как полагалось, "своими словами".

Я никогда не слыхал таких блестящих ответов - видно, сказалось то, что Гена ощущал взмокшей спиной общественность, ждущую его за дверью. Юноша в роговых очках шепотом вел репортаж: - Берет зачетку. Разглядывает. Ставит отметку. Ура!

Все отпрянули от дверей.

Никто не спрашивал, какую отметку поставили Файбусовичу. В чем тут можно сомневаться!

Файбусович, красный как клюква, вышел, открыл зачетку и... приоткрыл рот в испуге.

-- Ребята, мне поставили тройку.

Наступило молчание. И в этой все более сгущавшейся тишине прозвучал радостный вопль инвалида. Потянувшись за костылем, он запрыгал на одной ноге:

- Ребята! Ребята! Этого вполне достаточно. У меня тройка - проходная отметка.

На его лице появилось неподдельное ликование. Он ушел, весело погромыхивая костылем.

Остальные молчали. И расходились так же молча, опустив головы, как с гюхорон...

Прошло некоторое время, и Гена Файбусович пропал. В доносе студентки, его товарища по группе, было сказано, что Гена - "буржуазный националист".

Я встретил Геннадия Файбусовича через двадцать лет в коридоре Ленинской библиотеки: спросил фамилию оклеветавшей его студентки, из-за которой он угодил в тюрьму. Гена помялся, сказал, зардевшись:

-- Да не надо. Она потом в психбольницу попала. Когда перед ней открылось все.

Гена торопился в свое больничное отделение. Оказывается, когда он вернулся, его не восстановили в университете, как других, и он начал все заново. Посмотрел, по его выражению, на филологические книги, как Олег на кости своего коня, и поступил в медицинский институт. Он не сказал мне, что стал кандидатом наук. Одним из лучших терапевтов Москвы.

Мы успели вспомнить с Геной, смеясь, лишь "социальный эксперимент" у дверей аудитории, Геннадий сказал вдруг, что, если говорить строго, это был "нечистый опыт".

- Понимаешь,- сказал Геннадий, поправляя знакомым жестом спадавшие на кончик носа очки.-Экзаменатора раздражало, возможно, не столько то, что я еврей. А то, что я еврей с русской фамилией. Так сказать, перекрасившийся. Зачетка-то была безногого. . . По лагерям знаю, - добавил он, посерьезнев,-что перекрасившихся не любят более всего. Меня били как еврея только один раз. Уголовники. Загнали в угол: "Жид, танцуй!" А вот перекрасившимся, которые выдают себя за белорусов или за кого еще, куда хуже. Их никто не любит. Ни хорошие люди, ни плохие. Знаешь, это не антисемитизм. Народу органически чужда ложь. И отвратительна.

И Гена застучал по ступенькам вниз, застенчивый до отчаяния, мудрый Гена Файбусович, который остался незапятнанно чистым даже тогда, когда его проволокли за волосы по всей грязи земли.

... Едва "социальный эксперимент" завершился и студенты молча разошлись,

-- Полинка повернула обратно. Я догнал ее. - Вы куда? А лекция?

- Выйдем на воздух, а?