Читать «Семиотика, Поэтика (Избранные работы)» онлайн - страница 14

Для функционалистов, как известно, главная функция языка коммуникативная. Коммуникация определяется сознательным намерением адресанта сообщить нечто адресату и столь же сознательной готовностью последнего воспринять это сообщение, осуществляющееся с помощью знаков-"сигналов", которые принято отличать от знаков-"индексов" 27: индекс (например, дым, по которому можно заключить о начавшемся пожаре) лишен коммуникативной интенции, обязательной для сигнала. И сигнал, и индекс в равной мере обладают значением, однако если сигнал требует "декодирования", однозначного для всех, владеющих данным языковым кодом, то индекс, напротив, поддается лишь той или иной "интерпретации", связанной с интуицией, культурным кругозором и т. п. воспринимающего, иными словами не удовлетворяет классическому семиотическому постулату о взаимной предопределенности означающего и означаемого.

Ясно, что бартовские коннотативные знаки в большинстве своем относятся к знакам-индексам (индейка с каштанами на рождественском столе окутана целым облаком коннотативных означаемых (буржуазный "standing", "самодовольный конформизм"), которые, тем не менее, вовсе не предназначены для открытых целей коммуникации и потому не выполняют важнейшей (с точки зрения функционализма) языковой функции. Отсюда - общий вывод, который сделал Ж. Мунен: знаковые системы, осуществляющие задачи, отличные от коммуникативных, должны быть исключены из области подлинной семиологии; семиология Барта "некорректна" по самой своей сути 28.

Между тем на деле обращение Барта к латентным означаемым коннотативных систем было не попыткой не

27 См.: Prieto L. J. Messages et signaux, P.: Presses Universitai-res de France, 1966.

28 См.: Mounin G. Introduction a la semiologie.' P.: lid. de Minuit, 1970, p. 11-15, 189-197.

[19]

правомерно или преждевременно расширить пределы семиологии, но попыткой качественно переориентировать ее - перейти от изучения знаковых систем, непосредственно осознаваемых и сознательно используемых людьми, к знаковым системам, которые людьми не осознаются, хотя ими и используются, более того, во многих случаях ими управляют. Такой переход к семиотическому изучению социального бессознательного является характернейшим признаком современного структурализма.

О существовании бессознательного философы и ученые Нового времени знали давно, по крайней мере начиная со времен Гегеля. Но именно в XX в. структурализм приложил особые усилия к тому, чтобы показать, что бессознательное, будучи областью стихийно протекающего, "иррационального" опыта, тем не менее представляет собой систему регулярных зависимостей, подчиняется определенным правилам, иными словами, вполне поддается рациональному анализу. При этом было открыто, что бессознательное в целом структурно упорядочено в соответствии с теми же законами, которые управляют естественными языками - причина, объясняющая, почему именно естественный язык стал в XX в. привилегированным полем Методологических исследований и моделью для других гуманитарных наук - таких, как антропология (Леви-Стросс), культурология (Фуко), психология (Лакан). В 60-е гг. структурная лингвистика на какое-то время стала моделью и для бартовской семиологии, однако моделью не в том смысле, что этой семиологии надлежало превратиться в придаток лингвистики, то есть описать, по рецептам функционалистов и в дополнение к естественному языку, некоторое число неязыковых (семиотически бедных, но зато отвечающих коммуникативному критерию) кодов, наподобие кода дорожных знаков, а в том, чтобы создать структурные модели любых типов "социальной практики" постольку, поскольку они являются знаковыми системами.