Читать «Дневник (1887-1910)» онлайн - страница 14

Выступая в "конце века" - XVII века, - Лабрюйер увидел феодальное общество как нечто созревшее, обнаружившее свои главные черты до конца. В сущности, это и придавало знаменитой книге Лабрюйера "Характеры, или Нравы нынешнего века" глубину и размах итога. Вместе с тем, хотя в первых же строках книги Лабрюйер заявляет: "все уже сказано", - он не только подводит итог, так сказать, отливает его в бронзе, но и смотрит в будущее, и даже из будущего.

"Если мир существует всего лишь сто миллионов лет, - пишет Лабрюйер, он еще юношески свеж, он только едва начинается: мы же стоим бок о бок с первыми людьми и патриархами; и трудно не смешать нас с ними в столь отдаленных веках. Но если судить о будущем по прошлому, то сколько нового нам остается неведомым в искусствах, в природе и, осмелюсь сказать, в истории. Какие только открытия не будут сделаны! Какие только самые различные революции не произойдут на всей земле, в государствах, в империях!"

То, что могло казаться современникам Лабрюйера пессимизмом, - его убеждение в близости цивилизованных французов к первобытным людям, - в парадоксальной форме утверждало смелую веру в прогресс. Да, говорит он, мои современники недалеко ушли от варваров, но еще дальше они от будущего с его открытиями и революциями.

Будущее, давал он понять, переставит вельмож куда-то ближе к варварам, а нынешних рабов - ближе к будущим свободным гражданам мира.

Старания Лабрюйера, как художника, были направлены на то, чтобы читатель увидел новыми глазами уже примелькавшиеся картины гнета.

"Я каждый раз, как нечто новое для меня, наблюдаю, с какой жестокостью одни люди обращаются с другими. Можно видеть (крестьян и пахарей) свирепых животных, самцов и самок по всей деревне; черные, обескровленные, сожженные солнцем, прикрепленные к земле, они роют и переворачивают ее с неодолимым упорством... Они избавляют других людей от тягот сеяния, вспашки и сбора плодов для поддержания жизни и потому вправе не нуждаться в хлебе, который они посеяли".

Слова о "свирепых животных" (betes farouches) были взяты на вооружение всей передовой французской культурой: от Дидро до художника-крестьянина Милле, автора знаменитых "Сборщиц колосьев". Дидро, представляя себе путешествие Петра I во Францию, пишет, что от взоров Петра не укроется страшная участь "betes farouches".

Во избежание сомнений насчет позиции автора, Лабрюйер осторожно, в другом месте книги, подальше от этой грозной картины крепостничества, спрашивает себя: кем же он хочет быть - и отвечает:

"Я хочу быть Народом". "Je veux etre Peuple".

Ренар взял слова Лабрюйера о крепостных не только в заглавие своей книги "Наши свирепые братья", но в арсенал всех своих произведений, посвященных народу. Лабрюйер для Ренара - народолюбец, беспощадный к сильным мира сего, предвещавший не только Вольтера, Дидро, но и Робеспьера и Бабефа; в Лабрюйере автор Дневника видит образец художника-новатора: новизна и совершенство, связь с наследием, вплоть до самого далекого, и жгучая современность тем и образов. Особенно близкими Ренару должны были быть приемы Лабрюйера как мастера масштабной многожанровой прозы: новелла, портрет, сценический диалог, трибунная речь автора - все есть в лаконических композициях "Характеров". Если выделять ведущее начало прозы Ренара Лабрюйера, так это именно присутствие автора в произведении. При всем том Ренар, как он сам говорит, - современный Лабрюйер, а не подражатель. И как раз степень раскрытия авторского "я" - у обоих разная. Лабрюйер создает образ наблюдателя, даже наставника, который потому и наставляет, что сам он якобы - вне подозрений вельмож. У Ренара авторское "я" не только подлежит критике, но и прямо обличается. Образ автора разрастается, и произведение в целом становится автобиографическим, а сатирическое обличение самообличением. Автобиографизм Ренара - одна из примет его яркого новаторства.