Читать «Дневник (1887-1910)» онлайн - страница 101

* Лошадь, жеманно приподняв копыто, пьет из ручья, как пьют миленькие дамы, кокетливо отставляя мизинчик.

* Эту пьесу нетрудно разругать, надо лишь добавить, что талант автора здесь ни при чем.

1 декабря. Я хотел бы жить и умереть в мягком климате этой женщины.

* Следует восхищаться гением Мюссе: все его недостатки - это недостатки его времени.

5 декабря. - Гитри, - говорит Бернар, - все равно что медная проволока. Чувствуется, что он проводит девяносто пять процентов электричества, которым его заряжают.

8 декабря. Все кончено. Мне нечего больше сказать. Это - бедствие. Катастрофа полной немоты. Мое воображение не может сделать ни малейшего усилия. Ему не поднять и соломинки.

* Писатели говорят, что их читают в Германии, когда хотят утешиться, что не находят себе читателей во Франции.

* Когда зимой, присев у дорожного столба, женщина дает младенцу грудь, не старайтесь убедить себя, что грудь из резины, а ребенок картонный.

14 декабря. Бывает, что я чувствую себя Демосфеном - с камешками во рту.

* Я ничего не хочу писать без чувства, а чувство у меня ленивое: поэтому я и пишу так мало.

15 декабря. Генеральная репетиция "Дурных пастырей". В уборной Гитри все: Мирбо, Эрвье, Роденбах, Лаженес, энтузиасты, неистовые. Если бы я, захваченный глубокой жалостью к простым людям и беднякам, пожал бы руку Фирмену, слуге Гитри, вся эта компания расхохоталась бы...

Их социалистические пьесы сведут меня с ума. По мнению толстяка Бауэра, лучше "Дурных пастырей" не было у нас ничего за последнее столетие. Мендес ему подпевает. Все согласны с Лаженесом: дух правды, дух божий веет здесь. А мне хочется просить прощения у Кюреля за то, что мне не понравилась его "Львиная доля".

И все мы подлецы, и я в первую очередь, потому что не кричу Бауэру, Мендесу и Лаженесу: "Все вы смешные марионетки, и то, что Жан Руль кричит политикам в пьесе Мирбо, он когда-нибудь крикнет и вам. Он крикнет: "Вам ведь наплевать на рабочих. Депутаты, вы не даете нам ничего, кроме речей, а когда мы просим хлеба или денег, вы пишете статьи, но гонорар идет вам. И это еще не все. Долой Сару Бернар, великую, страстную Сару, которая, умерев в пятом акте, подымается и бежит в кассу узнать, какой доход принесла ей эта смерть ради нас. Долой Мендеса, который сперва изойдет слезами, услышав наш вой, затем отправится в пивную, чтобы восстановить свои силы, после чего истратит их со шлюхами. Долой Бауэра, которому жалость к бедным приносит пятьдесят тысяч франков в год и звание передового писателя! Долой всех, всех! Деньги обратно, и почести, и самую славу! Мы хотим не просто хлеба, но вашего хлеба. Я хочу половину. Меньшим я не удовлетворюсь. Да! Вам я оставляю другую. Если вы только художники, мне нечего вам сказать. Я не художник. Я вас не понимаю, но уважаю, вежливо кланяюсь вам и прохожу мимо. Но если вы начинаете хлопотать о моей судьбе, я вправе потрепать вас по животику и сказать: "Ну-с, поговорим по душам". Если вы скажете: "Мы не мещане, мы люди идеи", - мы крикнем вам, что не понимаем всех этих тонкостей, и, вместо всяких аргументов, разобьем вам морду и продырявим вашу шкуру. Вы очень гордитесь тем, что говорите свои глупости не с трибуны, а в газетах, что, впрочем, не мешает вам при случае высокопарно заявлять, что газета является и должна быть трибуной. И долой Жюля Ренара, счастливого человека, собственника, который всегда жалуется и который на самом деле эгоист и ханжа, так как, говоря жене и детям: "Будьте счастливы", прибавляет: "Будьте счастливы тем счастьем, которое нравится мне, иначе берегитесь".