Читать «Эдгар По (биография)» онлайн - страница 87

Третий поэтический сборник По открывало авторское предисловие, озаглавленное "Письмо к г-ну...". Оно начиналось обращением "Уважаемый Б.!", и не исключено, что анонимным адресатом был не кто иной, как Элам Блисс. Послание к "г-ну Б." более всего примечательно тем, что в нем По впервые излагает свою теорию поэтической критики. Отмечая, как трудно американскому автору добиться того, чтобы его воспринимали всерьез, По продолжает:

"Вам известно, сколь велики преграды, воздвигнутые на пути американского писателя. Его читают, если читают вообще, постоянно сравнивая с выдающимися умами, признанными всем человечеством... Наши любители старины предпочитают далекие страны далеким временам. Даже наши светские щеголи первым делом ищут взглядом на обложке или титульном листе название города, где издана книга - Лондон, Париж или Женева, - каждая буква в котором стоит целой хвалебной рецензии".

После этого краткого вступления, посвященного проблеме, ставшей впоследствии излюбленной темой его язвительных критических выступлений, он стремительно пробегает мысленным взором этические догматы Аристотеля, пользуясь случаем, чтобы мимоходом бросить камень в нравоучительную поэзию, и от нее переходит к Вордсворту, обходясь с ним весьма нелюбезно. Далее он говорит о Кольридже, к которому относится с большим почтением. Ему По и в самом деле в значительной мере обязан своей теорией поэзии, резюме которой завершает предисловие:

"Поэтическое творение, по моему мнению, отличается от научного тем, что имеет непосредственной своей целью удовольствие, а не истину, от прозаического - тем, что стремится к удовольствию неопределенному, в то время как цель прозы - удовольствие определенное. Поэзия является таковой в той мере, в какой достигает своей цели. В прозе доступные восприятию образы возникают из определенных, в поэзии же - из неопределенных ощущений, в которых существенное место принадлежит музыке, ибо постижение красоты звуков есть самое неопределенное из наших чувствований. Музыка, соединенная с доставляющей удовольствие идеей, есть поэзия, без таковой идеи - просто музыка; идея же без музыки есть проза в силу самой своей определенности".

Приведенный отрывок содержит в изначальной форме основные посылки знаменитой лекции "Поэтический принцип", прочитанной По много лет спустя. Мысли эти, уходящие корнями в теории Кольриджа, послужили По основой для создания собственных канонов поэтического творчества и критики. Подобно почти всем критическим опытам в области поэтики, предпринимаемым самими поэтами, рассуждения По представляли собой в конечном счете целенаправленную и изобретательную апологию его собственного поэтического метода.

Мир, который По видел вокруг себя, совершая путешествие из Нью-Йорка в Балтимор, все еще хранил свой древний облик, черты которого мало изменились за многие столетия, разделявшие времена Юлия Цезаря и Наполеона. Скорости и ритмы этого мира задавали конная упряжка и водяная мельница, а мысль по-прежнему вращалась вокруг откровений греческих, римских и иудейских мудрецов и поэтов. Редкие пока знамения новой эпохи только начинали проникать в его жизнь. Время от времени белоснежные паруса заволакивали клубы дыма, рвущиеся из топок неповоротливых пароходов, кое-где вырастали фабричные трубы, бросавшие вызов высокомерному господству церковных и дворцовых шпилей; ландшафт то тут, то там пересекали голубые ленты судоходных каналов, а в сельской глуши квакеры в недоумении повторяли услышанное от путепроходцев странное словосочетание "железная дорога". Пройдет немного лет, и деревенскую тишину разорвет скрежет колес и пыхтение первого паровоза, и ликующие фермеры будут бросать в воздух шляпы, приветствуя проносящегося мимо "железного коня". Природе суждено было вскоре пробудиться от безмятежного сна, ибо в городах уже набирала силу промышленность будущего индустриального колосса. Непредвиденные излишки бюджетных средств федеральное казначейство делило между штатами, ассигнуя деньги на "национальное благоустройство". Производство и продажа товаров, ставшие со временем самодовлеющей целью американского общества, уже начали подчинять себе все его интересы. В последний раз По видел во всей полноте картину дышащего спокойствием мира, в котором родился. Через несколько лет в знакомом с детства пейзаже произошли огромные перемены, до неузнаваемости преобразившие окружающее и нарушившие утонченную взаимосвязь вещей, их вечную и мудрую гармонию, которую лишь природе под силу сотворить в столь грандиозной необъятности и которую люди назвали красотой. Процесс этот, происходивший так стремительно и в первых своих бурных проявлениях прямо на глазах у По, не укрылся от его взгляда и нашел отклик в его творчестве. Подобно древним божествам, которых "преобразившая все сущее" и "простершая рассудочности серые крыла" наука изгнала из стихий, где те некогда властвовали, он тоже искал спасения в иных пределах - там, куда звали его мечты и видения, в более цельном мире своей ранней юности, в грезах, навеянных книгами давних времен. Всей душой он стремился к этой недосягаемой области, глядя в прошлое с ностальгической тоской - с той странной печалью, что бросает романтический отсвет на некогда виденные уединенные уголки природы, воспоминания о которых наполняли его сердце мистическим восторгом. Воссоздать их очарование он пытался в "Долине разноцветных трав", "Зачарованном саде", новелле "Поместье Арнгейм". Вместе с желанием "вернуться к минувшему", столь безнадежно неосуществимым, с годами углублялась пропасть между царством его фантазий и окружающей действительностью, усиливалась и обострялась его психологическая несовместимость с реальностью, дисгармония между стремлениями и необходимостью, вызывавшая в нем растущее внутреннее сопротивление. Этот разлом, оставивший по одну сторону действительное, а по другую воображаемое, следует постоянно иметь в виду, ибо иначе невозможно постичь смысл мучительной дилеммы По - личности, не нашедшей своего места в жизни. Попытки избежать боли или хотя бы облегчить ее, все рискованные уловки, к которым он прибегал, часто таили в себе еще большую опасность, чем сам недуг. Собственно, самые лекарства, что он для себя находил, были, по существу, симптомами прогрессирующей болезни, которую он старался превозмочь. То было странное, с годами все более запутывающееся переплетение причин и следствий, действием которых он был в конце концов извергнут из того мира, где жизнь казалась ему невыносимой пыткой. Развязка явилась трагедией, отголоски которой звучат и поныне.