Читать «Каблуков» онлайн - страница 259

Наконец можно было проспаться, заодно и вспаться в московские сутки. Прибавить к неуверенности послебольничной развинченность из-за рыскающего кровяного давления, ощущение неполного присутствия, безразличие к тому, утренние сумерки на дворе или вечерние. Все это - не вызывающее беспокойства, скорее, наоборот, уютное, отвлекающее от чего-то, что нависает, но о чем думать хочется не сейчас. Первый звонок был Людмилы. Кажется, и последний перед Америкой тоже. "Это Кустодиева. Ну, в общем, Крейцера... Я в поисках замужества. Вы как? В этом смысле". Не нагло, но и не в шутку - ясно, что заготовила текст. Каблуков представил себе, как она это говорит, не вкладывая душу, не улыбаясь, охватывая медленным взглядом свое отражение в зеркале. (Вот на чей похож взгляд Ксении, тоже медленный, но не ленивый и чуть-чуть сонный, как ее, а весь участвующий в происходящем - равно вовне и внутри). "Вы, правда, не подходите. Я предназначена жить с мужчиной гуляющим, пьющим, неотразимым, с мужиком, выносить все его шляния, неизлечимую болезнь и хоронить. Но ведь и Лев был не такой". Она как будто и не ждала ответа. "Это я так. Звоните, если что".

Надо бы ее расспросить когда-нибудь, что у нее на самом-то деле в голове. В душе. Выяснение, беседа, обдумывание действия, кем-то произведенного, захватывает несравнимо сильнее, чем произвести подобное самому. Выслушивать какую-нибудь Зину из "Первой любви" про то, как это было, куда привлекательнее, чем попасть в похожую ситуацию с ней нынешней. С той же, к примеру, Зиной Росс. Да с любым: слушать - не горбатиться. Потому что каждый раз не до конца. Потому что с любым, а не единственным. Потому что пустое любопытство: все выгоды осведомленности при всех выгодах дарового ее получения. Нет участия - нет затрат, нет затрат - ничего не получаешь. Потому что... Потому что Тони нет - которую ни о чем можно было не расспрашивать. Которой, кстати, надо бы рассказать про Феликса: какой он стал. Какой он стал какой? Не приставайте, гармоничный. Да-да, гармоничный, как кувшин на складе солдатских сапог. А лучше сам расскажет, когда придет время.

Из кухонного шкафа с крупами вырывался, как откроешь, изысканный, пленительный, дорогой дух сушеных грибов. Заднюю стенку морозильника закрывали полиэтиленовые мешочки с наскоро проваренными. Собирали вдвоем, сушила и варила она. Помнила, где некоторые росли. В негрибной год на боровиковых полянках вылезали свинухи: дескать, не можете сами, дайте другим. Ее тогдашние слова. Боровики тогда перемещались под старые еловые пни. В несколько мешочков были вложены бумажки "супер". Одному до лета не съесть. И напев, без слов, с закрытым ртом. Негромким помыкиванием: эм, эм-э2м, эм-э2эм-эм. Когда готовила. Резала, жарила, чистила картошку. Эм, эм-эм, эм-ээм-эм. Эй, Каблуков! Всю ведь жизнь - вввсссююю! Он даже не спрашивал, что2 это, - настолько знакомо было. Мать сказала: романс Булахова - когда они у нее были и Тоня вышла на кухню, задвигала кастрюлями, и сразу: эм, эм-эм, эм-ээм-эм. Когда вошла позвать к столу: "Вы романс Булахова мурлыкали, "Свиданье", я его люблю, а Сергей Николаич знал слова наизусть". Вытащила из стопки тяжелую пластинку, поставила на тяжелый проигрыватель, который Каблуков помнил, как купили, тогда последнее слово техники. "Борис Гмыря поет". Гмыря. Отец говорил: ровня Шаляпину, ровня иногда! В ча-ас когда мерца-анье...