Читать «Каблуков» онлайн - страница 222

Так что стало утреннее открывание мессажей (мессиджей, посланий из эфира, ниоткуда) таким же ожидаемым, приятным, привычным занятием, как приснопоминаемое бритье. С тем перед бритьем преимуществом, что вызывало - и тотчас удовлетворяло накопившееся за сутки - любопытство. Потихоньку-полегоньку круг переписки расширялся, попросили адрес на телестудии, оказалось, сценарий можно отправлять кусками, прямо из-за стола, получать, не вставая со стула, поправки, переписывать абзац и опять отправлять. Отклики телезрителей - хотите? - перешлем, Николай Сергеич! Мы даем некоторым ваши координаты, вы не против? Электронные - это же не почтовые, никто к вам телесно не явится, дверь ломать не станет. Не хотите не отвечайте, о'кей? "О'кей это по-электронному аминь? - сказал Каблуков. Пусть будет о'кей".

Что все это отдает тем светом и что, возможно, тот свет происходящее на этом принимает всерьез, он почувствовал, когда пришли одно за другим послания от Крейцера и от Аверроеса. С Крейцером они виделись регулярно, раз-два в месяц приезжал "урвать от семейного тепла", как когда-то не без ехидства проблеял. Жил холостяком, какие-то таинственные дамы навещали, но, кажется, больше было таинственного, чем дам. Съедал с Каблуковыми ужин, ложился на диван брюшком вверх, горбиком вниз, закуривал и, дымя, замечательно говорил. Обо всем. О последнем концерте, о том, зачем этот полноватый, ухоженный пианист выбрал Шумана, что думал передать своего и что передалось помимо желания, какой тип музыкантов вообще выбирает Шумана и как это всегда, всегда нечестно по отношению к нему, к его сломанной в поисках артистического совершенства руке, к тому, как он бросился в Рейн, чтобы утопиться, к двухлетним перед смертью мучениям в психушке. О новой выставке, о том, как счастлив бывал несчастный художник, когда писал такой-то и такой-то холст, а несчастный потому, что получал за них копейки и даже самые преданные женщины уходили от его изнурительной нищеты и ставили ему в пример других, чьи картины висели в роскошных залах - наподобие тех, в которых висит сейчас его выставка, а он ярился и орал: и убирайся к этому ряженому в бубенчиках, к его золотым рамам с золотым обрезом по самые золотые ятра. В орденах, пояснял Крейцер. Молодая, сама себя разжигавшая язвительность заместилась в нем ровной колкостью. Едко говорил о людях - знакомых и малознакомых, а если совсем незнакомых, то кратко и ярко их описывал. И не снижал едкости тем, что такой же кислотой и на свои язвы капал, - прием, к которому прибегают все, чтобы снять упрек в осуждении. А как-то удавалось ему сохранить у тех, кого выставил в смешном виде, все, что в них есть достойного и просто положительного. Не отменяющего, однако, того, над чем можно посмеяться, и тем даже едче, чем они достойнее и положительнее.

"Отвечаю на вопрос, - начиналась крейцерова депеша, - который, помнится, вы мне не задавали. Да, я женюсь. Акт, равный самоубийственному совокуплению скорпиона. Моя избранница - или, не пойму, чуть ли не я ее избранник - молода, крепка, пышна, упруга, очень, очень соблазнительна. Русская женщина, выбегающая из бани на снег. Очень мне хочется каждый вечер, ночь и утро валяться с ней в одной постели. При этом не глупа, тонка, знает, что почем. Не остра - тоже достоинство, когда муж змея. Очень мне хочется, чтобы она сидела у окна над шитьем, а я под торшером с книгой.