Читать «Каблуков» онлайн - страница 209

Еще стала "Вильгельма Мейстера" листать. "Театральное призвание". Из-за немецкого: когда берут интервью, вставить так между прочим "Кеннст ду дас ланд". Чтобы проканало, все-таки Германия. А дошла до косынки, как из нее выпадает записка, и всплакнула. "Не для того ли я послал тебе белое белье, чтобы держать в объятьях мою белую овечку?" Марианна бедная. Куда нашей сестре деваться? Этот обещает небесное блаженство, тот дарит кружевное белье... "Нет, только тот, кто знал, - напела она романс арфиста комнатным голоском, - свиданья жажду, поймет, как я страдал и как я стражду". И сразу засмеялась: "Не я, не я. Мое дело - длинная нога, плоский живот, рост, вес, и мимо всех. С таким хозяйством главная жажда - несвиданья. Как по дамбе: с двух сторон моркие чудища таращатся, не поскользнись".

IV

Одну вещь, Каблуков понял, что должен рассказать, как оно в самом деле было. Просто не начинать от устья. Не обозначать, даже самым кратким образом, родники, и как их струи слились в ручей, и где и с какими он соединился другими, и в каких берегах эта река потекла, пока не намыла на одном повороте отмель. А прямо: отмель, местонахождение, размеры, время. Без праотцов: просто - Жорес, лет ему тридцать пять, Рябиновая улица.

Я его знаю, сказала Ксения... И отлично... Он сидел, диссидент... Именно... У мамы с ним был роман... Не знаю. Чего не знаю, того не знаю, а знаю вот что. У Жореса была однокомнатная квартира на Рябиновой улице, у черта на куличках. (Отбросить - папу-Ильина, который дал деньги на первый взнос и на взятку за включение в список кооператива. Отбросить - лорда Бетелла и ЦРУ, чья поддержка инакомыслящих с равной вероятностью могла участвовать в тех же взносе и взятке. Отъезд из Ленинграда, получение московской прописки через фиктивный брак - отбросить. Сразу - квартира, в ней действующее лицо. Одно из.) Однажды он мне позвонил. (Не надо пока Тони.) С улицы. В расчете, что мой телефон не прослушивается. Попросил срочно приехать. Мы поехали. (Вот здесь; без имени: мы.) На кухне у него сидел твой дед, Валерий Малышев.

(Это было десятка полтора секунд волнения такой мощности, что выключился механизм обдумывания. Сперва они его не узнали: борода, морщины, шрам от глаза до угла рта. Но, и не узнавая, как будто уже знали, кто это, как будто рвались к тому, что в нескольких мгновениях ждет быть узнанным. А узнав, задрожали, затряслись, нелепо, судорожно задвигались и бросились к нему. И, уже припав, только сжимали его, жали, не контролировали себя.)

Он утонул, сказала Ксения, мама была еще девочка... Он так объяснил, продолжал Каблуков: не надо было идти до крепости. (Он объяснил, когда они стали способны понимать объяснения. Он, видимо, несколько раз повторял, потому что первое, что они услышали и восприняли, было "я же говорю; что с вами? я же сказал: чтобы утопиться, не надо было переть до Петропавловки".) Если бы прямо под окном, в канале, сразу - погрузился бы за милую душу. А пока так долго шел, только идея осталась. И оттого, что шел: по каналу, через Конюшенную, через Мойку, по Марсову, через Неву - вторая к ней пристала: дальше идти, дальше, дальше. Пока плавал, очень это ему понравилось. Ему в ту ночь всё очень нравилось. До такой степени, что сама мысль продолжать ту жизнь, которая была до этой ночи и вся ему не нравилась, стала невыносима. А под рукой - русская литература, исключительно глубоко и тщательно изучавшаяся в школе, деревянный роман Чернышевского, так топорно вырубленный, что, казалось, где-то еще должна была сохраниться фанерная будка с одеждой псевдоутопленника. И тогда он пошел в одних трусах, босиком, с ключом в руке обратно домой, оделся, взял, сколько было, денег, доехал на такси до пляжа, вернул ключ в карман брюк, оставленных на песке у стены, и, вольный, без документов, без исследования и печали, с чистой, как говорится, страницы начал новый день, год, биографию.