Читать «Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)» онлайн - страница 336

Однако, когда всего через день, утром 3 января Аксаков приехал к Тютчеву, тот, "бегло сказав о себе: "Это начало конца...", сейчас же пустился говорить о политике, о Хиве, о Наполеоне... например, о Наполеоне III: "Какой огромный круг деятельности исторической и созидания понапрасну, по-пустому", старался припомнить свои стихи об нем, но не мог, среди усилий задремывал, потом опять силился сказать что-нибудь об общих вопросах".

Аксаков пробыл тогда рядом с Тютчевым около двух недель, а позднее, в июне, приехал к нему еще на две недели. И в подробных письмах того времени Иван Сергеевич, поражаясь мыслительной энергии поэта, вместе с тем как бы ведет постоянный спор с ним, не принимая его отношение к миру на пороге смерти.

Этот спор - своего рода часть жизни самого Тютчева, существенное "обстоятельство" его жизни. Поэтому важно вглядеться в характер этого спора.

Аксаков полагает, что думать и говорить о Наполеоне III в том состоянии, в каком находится поэт, - занятие неуместное и, так сказать, суетное. В ночь с 3 на 4 января он пишет о тютчевских речах, касающихся Наполеона, и попытках вспомнить стихи, трудная работа над которыми явилась непосредственной причиной удара: "Это происходит просто по привычке всего умственного аппарата. Зубцы, колеса, пружины - весь механизм по-прежнему в движении... Трудно совладать с собственным мыслительным механизмом, который между тем без умолку стучал и работал в его голове".

Через несколько дней, 8 января, Аксаков пишет о Тютчеве его дочери Екатерине: "...Ему положительно лучше, он даже весел, жаждет говорить о политике и общих вопросах... Человеку дано грозное предостережение... тень смерти прошла над ним, - и вместе с тем дана отсрочка... Дается время подготовиться, покаяться, освятиться. Молите Бога, чтобы он воспользовался этой отсрочкой. Мне кажется, впрочем, что Ф.И.... не ощутил и близости смерти, ее таинственного веяния около себя... Самое приобщение Святых Тайн не сопровождалось тихою торжественностью, которою осеняется почти всегда при одре умирающего. Конечно, правда души человеческой - известна вполне только одному Богу, а для нас остается тайной. Но поскольку можно судить по непосредственным впечатлениям, - едва ли ваш отец познал "день посещения своего"..."

Об этом свойственном Аксакову восприятии (и оценке) предсмертного "поведения" Тютчева, без сомнения, знал его ближайший друг Юрий Самарин. И в своем письме к Аксакову от 22 июля 1873 года он вольно или невольно оспорил друга. Он писал о Тютчеве: "...был в нем неисчерпаемый источник того чисто русского благодушия, которое так однородно с христианской любовью и в то же время так близко граничит с дохристианским безразличием к добру и злу (вспомним приведенные выше слова Павла Флоренского! -В.К.). Впрочем, в каждой душе есть глубины, недоступные человеческому суждению, и о его младенчески-свежей душе можно сказать то же, что говорится в Писании о суровой душе первого между людьми завоевателя (основателя Вавилонского царства Нимврода. - В.К.): он был поэт перед Господом как тот был исполином перед Господом. Господь и судит его - не мы".