Читать «Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)» онлайн - страница 258

Это заключение, по всей вероятности, справедливо. В минуту полной откровенности Тютчев говорил, что он несет в себе, как бы в самой крови, "это ужасное свойство, не имеющее названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви...".

Поэту ни в коей мере не были присущи жажда славы, почестей, власти, тем более богатства и т.п. Но то, что он назвал "жаждой любви", переполняло его душу, пронизывая ее и восторгом и ужасом.

Через два года после женитьбы на Эрнестине Федоровне он должен был на несколько недель с ней расстаться; вскоре он написал ей (1 сентября 1841 г.): "Мне решительно необходимо твое присутствие для того, чтобы я мог переносить самого себя. Когда я перестаю быть существом столь любимым, я превращаюсь в существо весьма жалкое".

А гораздо позднее, в сентябре 1874 года, Иван Аксаков рассказал в письме к дочери поэта Екатерине, что ее отец не раз покаянно говорил о присущем ему "злоупотреблении человеческими привязанностями...".

Вся жизнь поэта ясно свидетельствует, что слово "злоупотребление" это безжалостное самоосуждение. Можно сказать, что он испытывал беспредельное упоение той любовью, которую он вызывал, что он утопал в этой любви, словно теряя в ней самого себя и свою любовь. Ему казалось, что вызванная им любовь - ничем не заслуженный, поистине чудесный дар. Вот убеждение, которое Тютчев не раз высказывал в различной форме: "Я не знаю никого, кто был бы менее, чем я, достоин любви. Поэтому, когда я становился объектом чьей-нибудь любви, это всегда меня изумляло..."

Именно таковым, очевидно, было и начало его отношений с Еленой Денисьевой. Как свидетельствовал Георгиевский, поэт вызвал в ней "такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником".

Любовь Елены Денисьевой в самом деле являла собой нечто исключительное; Георгиевский буквально не мог подобрать слов для определения ее силы и глубины. Он писал, что Елена Александровна смогла "приковать к себе" поэта "своею вполне самоотверженною, бескорыстною, безграничною, бесконечною, безраздельною и готовою на все любовью... таковою любовью, которая готова была и на всякого рода порывы и безумные крайности с совершенным попранием всякого рода светских приличий и общепринятых условий".

Стоит добавить, что и сам характер этой женщины был соединением "крайностей"; Георгиевский подчеркивает, в частности, что Елена Александровна, готовая на "попрание" всех "условий", в то же время была женщина "глубоко религиозная, вполне преданная и покорная дочь православной Церкви", - не забывая при этом отметить, что "глубокая религиозность Лели не оказала никакого влияния на Федора Ивановича".

О безмерной любви своей Лели поэт не раз говорил в стихах, сокрушаясь, что он, породивший такую любовь, не способен подняться до ее высоты и силы; вот его поразительные строки от этом: