Читать «Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)» онлайн - страница 226

Этот недостаток ответственности делал неизбежным присущее славянофилам слабое понимание политического положения России. Чуть ли не весь смысл грандиозной схватки России с Европой славянофилы, в соответствии с своей доктриной, сводили к вопросу о помощи балканским славянам... Так, 12 апреля 1854 года, когда смертельная опасность, казалось бы, уже предстала в своей грозной очевидности, Константин Аксаков радостно писал своему брату Ивану: "Мы перешли Дунай, слава Богу, и уже посылаются болгарам колокола для церквей". Более того, как ни удивительно, даже и в феврале 1855 года, когда война была в самом разгаре, Константин послал близко знакомому ему члену Государственного совета и сенатору князю Д.А.Оболенскому письмо, в котором призывал его убедить царя в необходимости немедленно взять Константинополь и поднять балканских славян на восстание, как будто бы дело шло всего лишь о войне с Турцией... Это была уже поистине "ребяческая" наивность. Слово "ребяческий" в данном случае нисколько не преувеличенное. 10 апреля 1855 года сестра Константина и Ивана Вера Аксакова писала в дневнике: "Иван сообщает также слухи о том, что Государь... желает дать камергерам и камер-юнкерам вместо мундиров... народные кафтаны и даже говорит, будто они будут переименованы в стольников и ключников... В петербургском обществе толкуют уже о сарафанах... Хорошо, если б это была правда!" Осенью 1855 года Юрий Самарин записался в ополчение и мотивировал это, в частности, тем, что "по окончании войны офицерам, служившим в ополчении, можно будет носить бороду...".

Разумеется, славянофилы не ограничивались подобного рода устремлениями и интересами, но само их наличие ясно свидетельствует, сколь далеки были их носители от истинного смысла переживаемых Россией событий.

Откровеннее и определеннее всех выразил, пожалуй, отношение славянофилов к этим грозным событиям Алексей Хомяков. В начале 1854 года, когда Тютчев уже с полнейшей ясностью представлял себе всю политическую катастрофу, Хомяков иронически восклицал:

"Сколько на свете понаделалось дел! да каких важных!.. Я все-таки еще ничего не понимаю, из чего это делается... Да из чего же так Европа расхлопоталась? из чего она так к нам не благоволит? из чего флоты посылает? Никак в ум не возьму... В Петербурге, вероятно, все это ясно, а нам в глуши совершенно недоступно". Впрочем, Хомяков был настроен весьма и весьма оптимистически: "Ничего не знаешь, не понимаешь, - продолжал он, - а чего-то крупного ждешь и должен ждать. Ведь недаром же у Босфора такой съезд всех возможных флагов... В моих глазах это возвышает самый Царьград... Не на похороны ли Турции такой съезд?.. Я уверен, что все кончится в пользу нашей задунайской братии* и в урок многим. Узнают, между прочим, что славянофильство... было... верным предчувствием и ясным пониманием... Полагаю, что и теперь уж начинают это смекать, хоть, разумеется, и не признаются.