Читать «Розанов против Гоголя» онлайн - страница 6

Кто еще так высоко ставил Гоголя?

Кто еще -- так низко?

Но что же скрывается за розановским отношением к Гоголю как к Александру Македонскому?

"Я сам прошел (в гимназии) путь ненависти к правительству... к лицам его, к принципам его... от низа и до верхушки"9, -- писал Розанов, однако гимназический "радикализм" Розанова не нашел отражения в его творчестве. С первых же статей Розанов резко отмежевывается от радикальных идей 60 -- 70-х годов, остаются лишь ностальгические нотки: "И кто из нас... обратясь к лучшим годам своей юности, не вспомнит, как за томом сочинений Добролюбова забывались и университетские лекции, и вся мудрость, ветхая и великая, которая могла быть усвоена из разных старых и новых книг. К нему примыкали все наши надежды, вся любовь и всякая ненависть"10. Когда Розанов писал эти строки (1892 год), "ненависть" уже возобладала над "любовью", "радикализм" погиб в эмбриональном состоянии, не "проклюнулся", как это было у Каткова или Суворина, а потому смены вех тогда не было: Розанов-критик начался как славянофил, пошел за писателями, образующими "единственную у нас школу оригинальной мысли". Он называл своими наставниками И. Киреевского, А. Хомякова, Константина и Ивана Аксаковых, Ю. Самарина, Ап. Григорьева, Н. Данилевского, К. Леонтьева. С Н. Страховым его связывала личная дружба.

Считая славянофилов "школою протеста психического склада русского народа против всего, что создано психологическим складом романо-германских народов", Розанов как суммарный вывод из славянофильского учения выдвигал четыре основных начала, являющихся исключительной принадлежностью русского народа:

1) начало гармонии, с о г л а с и я частей, "взамен антагонизма их, какой мы видим на Западе в борьбе сословий, положений, классов, в противоположении церкви государству";

2) "начало д о в е р и я как естественное выражение этого согласия, которое, при его отсутствии, заменилось подозрительным подсматриванием друг за другом, системою договоров, гарантий, хартий -- конституциализмом Запада";

3) "начало ц е л ь н о с т и в отношении ко всякой действительности", к истине, которая постигается не обособленным рассудком через философию, но благодаря нравственным поискам;

4) "начало с о б о р н о с т и", "слиянность с ближним -- что так противоположно римскому католицизму, с его внешним механизмом папства... и не похоже также на протестантизм..."11.

Эта система, наконец, включала в себя идею "преданности" русского народа "верховной власти"12.

Нельзя не заметить, что Розанов весьма основательно упростил славянофильское учение, что обычно характерно для эпигона. Однако Розанов вовсе не был эпигоном, лишь повторяющим "зады" учения, к тому же дурно усвоенного. Его схематизация имела целью примирить славянофильство с российской государственностью, положить наконец предел взаимным подозрениям, нередко доходившим до открытого антагонизма. Очистя славянофильскую идею от всяческих "антигосударственных" наслоений, приведя ее к знаменателю положительной националистической доктрины, гармонирующей с государственным сознанием эпохи Александра III, Розанов естественным образом оказался в рядах махровых консерваторов. Но он, в отличие от Каткова или Победоносцева, которых упрекал в "самодовольстве" и в том, что они Россию в настоящем ее положении считают здоровой, был, что называется, "реакционным романтиком": он мечтал об "одухотворении" русского самодержавия. Безусловно, он видел вопиющие изъяны государственной системы, способной до бесконечности вредить самой себе, он понимал всю ее глупость, косность и слабость; тем не менее Розанов -- и здесь корень его расхождения как со славянофилами, по мнению которых российская государственность со времен Петра утонула в "немецкой" бюрократии, так и с западниками, считавшими самодержавие общественным атавизмом, -- полагал, что социальная система России в своем принципе является органическим для страны образованием, что она в перспективе жизнеспособна. В результате он не только не отделял судьбу России от ее государственной власти, но, напротив, взаимосвязывал эти понятия. Как публицист и литературный критик, Розанов в 90-е годы видел свое назначение в моральной помощи власти (хотя власть и не понимает того, что она в этой помощи нуждается), в улучшении режима и в борьбе с разрушительными тенденциями, которые, нанося удары по власти, наносят удары по самой России, а также в борьбе с социальными "утопиями", несущими, как ему виделось, гибель стране.