Читать «Пять рек жизни» онлайн - страница 8

После Самары на Волге сгустился туман, и река вдруг раздалась, покрылась островами с густой растительностью, полностью одичала. Это уже была не Волга - Амазонка. Пошла крупная волна. В ночном баре падали бокалы. Все 100 журналистов провинциальной российской прессы плясали и пили, пили и плясали. Мы с немкой сидели в углу: наблюдали. Русские пляски не похожи на ночные берлинские танцы. В русской пляске сохраняется первобытный элемент истеричности, требующий почти немедленно словесного довеска в виде исповеди. Впрочем, простой народ редко кается. Вместо исповеди он горлопанит. Он так орет на улице песни, как никто нигде не орет. Иное дело - русский журнализм. Все сто журналистов хотели поделиться всеми своими нутряными тайнами. Женщины рассказали, что они - жертвы брака: их мужья - алкоголики, дети - наркоманы. После работы в редакции они ездят на загородные участки сажать картошку: денег не хватает. Маленький Дима-негр с Сахалина сообщил, что он жертва Афгана и хуесос. Бухгалтерша сорока восьми лет жертвенно показала мне свои груди. - А где исповедь? - не понял я. - Разве они не достаточно красноречивы? -возразила бухгалтерша. - Три брака, две дочки, пятнадцать абортов, - вглядевшись, как хиромант, сказал я. - Сошлось, - сказала бухгалтерша, застегивая бюстгальтер. Молодой человек из уральского города признался, что он - жертва пера: пишет гениальные стихи, но стыдится показывать. Я попросил прочитать хотя бы одно. - Зачем? - застыдился поэт. Каждый поэт в России мечтает умереть под забором. Я не стал настаивать. Новосибирский журналист, с лицом умирающего Ленина, признался, что сотрудничал с КГБ. - И зачем тебе банка? - спросил он меня в свою очередь. - Надо. - Экуменизм не пройдет, - заверил он. - Лора Павловна! - крикнул я. - Нельзя ли шампанского? - Кончилось! - враждебно огрызнулась буфетчица. - Да что ж ты такое выдумал? - запричитала она. - Воду матушки Волги нельзя брать на анализ! Журналисты подсобрались на шум. - Ну что, - сказал я, обратившись к присутствующим. - Выживет Россия или пойдет ко дну? - Мы лучше всех. - Раздался общий ответ. - Еще раз о национальном запахе, - сказал я немке, медленно возвращаясь к ней за столик. Я иду сквозь строй бомжей, проституток с площади трех вокзалов, железнодорожных ментов, поднимаюсь по лестнице к гардеробщикам престижных казино, барменам, крупье, клиентам, стриптизеркам, и мне все говорят: мы лучше всех. Я захожу в новейший туалет со стереофонической музыкой. Кабинки заняты. Дверцы распахнуты. В Европе блевать -жизненное событие, как и аборт, об этом в конце жизни пишут в мемуарах. Здесь - рутина. И все эти "мы лучше всех", по-флотски расставив свои мужские и женские ноги, блюют. И, кажется, если в богатейшей стране на излете архического мышления мы не разуверимся в своей превосходной степени, то мы заблюем весь мир. Но особенно отличилась красавица Наташа из газеты подмосковного города О., что танцевала в очень коротком платье, похожем на прилипшую к телу тельняшку. Она подошла к нам, резко села за столик: - Ну, как вы думаете? У меня под платьем есть белье или нет? Я сразу понял, что ничего там у нее нет, кроме желания, но она перебила, не дослушав: - Я никогда не спала с женщиной, у меня, сами понимаете, были комплексы, но я бы хотела попробовать. Немка, не чуждая женским привязанностям, погладила ее по длинным волосам. - Я уже полюбила твою прямую кишку, -сказала она, показав Наташе свое экстремистское тату на бедре. - Но вообще-то я предпочитаю его, - кивнув на меня, сказала ей Наташа на ломанном английском языке. Меня всегда умиляет блядовитость русских девушек. - Рыбка! - сказал я, подняв брови. - Хочу! Хочу! - обрадовалась она. Тут немка не выдержала и, ссылаясь на головную боль, потащила меня на палубу смотреть на туманную Амазонку. - Они сумасшедшие,- сказала она. Весь Саратов прошел в выяснениях отношений. Говорят, Саратов по-монгольски значит "Желтая гора". Местные националисты борются с этой этимологией насмерть.