Читать «Тень чтения» онлайн - страница 2

Иными словами, мне вменялось как бы переписать название выставки заново, актуализировать его в перераспределении значащих элементов, вписав переписанное в уже существующую сеть намерений с тем, чтобы оно, став сюжетом и образовав иное смысловое пространство, принялось, скажем так, производить прибыль действительных значений, обретавших бы в свой черед возможности включения себя в деятельность, именуемую выставкой. Говоря поиному, я должен был открыть названию, равно как всему остальному, возможность выхода в иные типы словарей, наряду с тем давая возможность названию образовать собственную ткань, пересоздать собственное тело, в котором предполагалась бы иная динамика (не простые отношения имени и вещи, но процесс взаимопроникновения, взаимоизменения).

В осуществлении этого намерения предполагалось два подхода: 1) представить себе выставку совокупностью составляющих ее фрагментов, обязанной своим завершением (или прекращением разрастания) ряду внеположных причин они могли быть случайны, равно как и закономерны, 2) считать название выставки собственно произведением, которому предпосылается развернутая во множестве система именипредложения, имения, владения, целеполагания (стало быть конечности) то есть, рассматривать название всего лишь как описываемый выставкой объект.

Оно, название, эта дребезжащая и непристойная в очевидной "апокалипсичности" (откровенности, сдергивании покрова) фраза, надпись, без остатка принадлежащая символическому сознанию, чей этос этикетки, казалось бы, смехотворно повис в вакууме съевшей себя метафоры тем не менее и сегодня обнаруживает (вопреки и благодаря здравому смыслу) силу значения, которое кажется неизбежным: "конец света" не знаменует собой наступления "конца" чего бы то ни было вообще. Оно не свидетельствует также и об иронии, ибо претензия на нее всегда в первую очередь обязана наивности. Более того, "конец света" как некая формула или сентенция одновременно или прежде всего отсылает к факту сведения на нет привилегии зрения в истории не только художественного мышления, но и самой концепции знания. И, наконец, не исключено, что "конец света" позволит в итоге сказать, будучи поводом, о конце царствования обезьяны, мнящей себя ангелом Мимезиса в фальшивой безопасности зеркала.

Здесь, впрочем, предлагает себя известная тема Конца/Начала, что нам подсказывает сам язык не следует упускать из вида, что "конец" и "начало" в русском языке являются "однокоренными" словами. К тому же, возможно провести параллель с позициями, занимаемых в алфавите букв "Я" и "А", альфой и омегой некой организации материи языка А и JА, "разделяемыми" по сути непроизносимым утверждением или же утверждением непроизносимого, не явного, подрывающего привилегированную идею дихотомии внутреннего/внешнего, конца/начала, субъекта/объекта, etc. Я (JA) от A отделяет не согласный и не гласный, не звук, но знак, сам по себе отмечающий лишь переход из позиции мягкости в позицию твердости, что позволяет, опятьтаки, полагать полусуществующим различие между началом речи и субъектом, но прежде всего несущественность координат начала/конца. Эта тема, созерцающая себя в момент своего явления, то есть, в глаголе настоящего времени несовершенного вида, невзирая на попытки ее избежать, еще отчетливей проявится при обращении к нескольким фрагментам высказываний Тютчева и Пушкина.