Читать «Жюстин (Александрийский квартет - 1)» онлайн - страница 55

Он врач и большую часть своего рабочего времени проводит в государственной венерической клинике. (Однажды он сухо обронил: "Я живу в самом центре жизнедеятельности этого Города - в его мочеполовой системе: отрезвляющее, надо сказать, местечко".) И еще - он единственный известный мне человек, педерастические наклонности которого никак не отразились на врожденном мужском складе ума. Он не пуританин, но и не наоборот. Несколько раз я врывался в его маленькую комнату на рю Лепсиус - в комнату со скрипучим камышовым креслом - и заставал его спящим в одной постели с каким-нибудь матросом. Он не выказывал никакого смущения и даже не пытался как-то объяснить присутствие своего приятеля. Одеваясь, он иногда поворачивался, чтобы подоткнуть вокруг спящего простыню. Подобную непринужденность я воспринимал как комплимент.

В нем много разного понамешано: иногда я слышал, как голос его дрожит от переизбытка чувств, когда он толкует какой-нибудь аспект каббалы и старается прояснить его для членов Кружка. Но однажды, когда я с воодушевлением рассуждал о некоторых его замечаниях, он вздохнул и сказал с великолепным александрийским скепсисом, который непостижимым образом угадывается за безраздельной верой и приверженностью Гносису: "Все мы ищем разумных доводов, чтобы уверовать в абсурд". В другой раз после долгого и утомительного спора с Жюстин о среде и наследственности он сказал: "Ах, моя дорогая, после того как философы потрудились над нашей душой, а врачи - над нашим телом, что можем мы знать о человеке достоверно? Только то, что он, когда все сказано и сделано, - всего лишь труба для прохождения жидкостей и твердых тел, бочонок мяса".

Он учился вместе со старым поэтом и дружил с ним, и о нем он говорит всегда так тепло и так проникновенно, что каждый раз меня пробирает до костей, о чем бы он ни вспоминал: "Иногда мне кажется, что от него я научился куда большему, чем благодаря всем моим философским штудиям. Будь он религиозным человеком, его умение находить невероятное равновесие между иронией и нежностью сделало бы из него святого. Однако он был всего лишь Божьей милостью поэт и зачастую несчастен, но когда ты находился с ним рядом, возникало такое чувство, словно он ловит каждую пролетающую минуту и поворачивает ее с ног на голову, счастливой стороной. Он, конечно, загнал себя до смерти, там, внутри. В большинстве своем люди лежат смирно и позволяют жизни играть с собой, как с теплыми струйками душа. Картезианскому кредо "Я мыслю, значит существую" он противопоставил свое собственное, которое могло бы звучать как-нибудь вроде: "Я наделен воображением, значит я принадлежу и я свободен".

О себе Бальтазар говорит уклончиво: "Я еврей, а это подразумевает кровожадную еврейскую страсть объяснять все и вся. На это можно списать кое-какие из недостатков моего мышления, их-то я и пытаюсь уравновесить тем, что за их вычетом от меня остается, - каббалой в основном".