Читать «Курьи рожки» онлайн - страница 6

............на посту хорошо, никто не дергает, разве что майор Ахадов. И не дай тебе Боже сигаретку зажечь, и чтоб майор это дело увидел. П....ц, причем незамедлительный. И небольшая просветительская лекция о том, за сколько километров ночью огонёк сигареты виден, и как это снайперам удобно. Лекия изредка прерывается увесистым "лещом", впрочем, совершенно заслуженным. Одно из его выражений, я вас, г....в, живыми принял, и живыми домой хочу отослать, мне здесь мамаши ревущие ни к чему. Семьи у него не было. Никогда. Так, по крайней мере, мы думали. Но много позже, много позже я таки узнал, что мы ошибались. Была жена у него. И сын у него был. Жену его звали Гиневар, армянкой была, и как вся карусель завертелась, в 88-м, взяла она сына и просто исчезла, ничего мужу не объяснив, и даже не попрощалась. Кто говорил, в Москву уехала, кто говорил в Болгарию, но с тех пор майор ни её ни сына так и снова и не увидел. И что примечательно, не было в нем ненависти к врагу, ни капли, а даже если и была, то прятал он её глубоко-глубоко, там, где никто её не увидит, не учует, не заметит. Для него, для кадрового военного, не полотера штабного, не портретчика, не икононосца, это была работа, и относился он к своему положению как к профессиональной обязанности, к тяжелой работе, которую кто-то должен выполнять, ведь кто-то должен быть мужчиной, должен быть несмотря ни на что, хоть кто-то. Ладно, не мне судить о жинке его, дело семейное, а вот у меня было положение самое что ни на есть военное, сиречь ничего хорошего не светит. Вот и я о том же. Четыре несчастных института без военной кафедры, ИнЯз, Политех, Строительный и Физкультурный. Вот и служи, студент, солдатом, раз приказано. Приказывать у нас умеют, благо, для этого ни ума, ни интеллекта особенного не нужно. Вот и я о том же. М-да, воистину, чистые погоны - чистая совесть. Плохая отмазка человека, недавно разжалованного в рядовые. Спасибо, что в порядке дисциплинарного взыскания налысо не постригли. Лажа была б. Холодно на посту, ветрено, мокро, как у дочери Гяшянг промеж ног, курить так хочеться, но....нельзя. Нет, не потому, что дисциплинованный солдат (хе-хе), просто в ухо от майора получать не хочеться. Совершенно. Кулак как дыня, ладонь как лопата. Он мне не раз говорил: "У тебя, Алиев, органическое неприятие устава воинской службы. Ты ж сам себе враг, Буратино". Я делал внимательные глаза, всем своим видом выражая искреннее и чистосердечное раскаяние, мол, "пи...дец как виноват, осознаю, и приму меры по недопущению подобной х...и впредь". Да, а до дембеля оставалось целых 124 дня, 124 долгих, тягомотных, паршивых как погода, опостылевших как портрет не будем говорить кого в ленкомнате, дня. А как то мы поймали...армяшку. Да, да, армяшку. Пробирался куда то, вот пацаны его и защучили. Молодца мы, зря еб..м не щелкали. Что сделали? С кем? А, с армяном... Ну что с ним делать то? Надавали по морде, рожок от калаша отобрали, пинок под жопу, и вали, сука, откуда пришел.Смех один. Как нас увидел лапами замахал, что-то по армянски залопотал, мол, "хайес?". Ща, говорим, хайес, обязательно, уже идем, только не совсем хайес, а совсем даже туркес. Он, бедолага, побледнел, растерялся, глазами хлоп-хлоп, не врубаеться, а мы ржем. (Сашка, мудило, увидал его, автомат на землю швырнул, штык-нож вынул, глаза вытаращил, зубы оскалил, задышал тяжело, русский, короче, что с долб..а взять-то?) А с чего отпустили да в плен не взяли? Да чего с ним делать прикажете? Во-первых, особист затаскает, где да как, да когда, да зачем, а где должны были находиться, во время отлова солдата противника, почему именно вы, а кто надоумил, и о чем оворили по дороге? Во вторых, был бы офицер, а то салабон, да зачуханный, китель грязноватый, не солдат, а чмо, ботинки нечищенны, небось в армии великих хаёв с не менее великой дучки не слезал, на фига ж нам такой сдался? И эдакого пенделя до части тащить? На фиг? Военную тайну о рационе армянской армии раскрыть (о нем он, вероятно, знает не понаслышке, потому как на очке с тряпкой, небось, служил стране и народу)? Ладно, нам он и в х.й не впился, вали, урод. Да, рожок отдай. Давай давай. Что, чурка ёб...я, по русски не понимаешь? (Мехир, бу гядя азярбайджанча данышмыр, гётювю джырма, сёй, сёймя, вечиня дя дейл. Сян мяним джаным, русча да данышма, диштярим агрыйир, бордждарымы яда салырам. Хара сойундурурсан оны? Аааа, айдындыр. Ну, короче, Мехир у него ремень забрал, у армяшки, видите ли, пряжка поновее была, приглянулась, занчит). Да, о Мехире. Ераз, еразище, голова как дыня, глаза с хитрецой, рот до ушей, рост под 2 метра, и добрая душа, как у вороны из мультика (а вы думали? Всего-то и ремень с хача снял, а мог бы и из штанов вытряхнуть). Друган, душа нараспашку, с губы сбежит, если надо друзей из говна вытащить, ничего не пожалеет,да и жалеть ему особенно не о чем, и о нем особенно никто реветь-убиваться не станет. Сирота Мехир, с бабкой живет. Прост, как валенок (с поправкой на национальный момент - как чарык), добёр, как Дед Мороз, рыло - как у Гиндебурга с монеты 32 года, вот так оно и есть, мотайте на ус, будет вам, вороги, Веймар, наплачетесь, завертим землю, да так завертим, что солнце снова взойдет на востоке. (Кто Высоцкого любит, в аллегорию врубиться) Делились последним, а когда у самих не было, искали, кто ж с нами чем поделиться может. Порой безуспешно, ну ладно, не о том речь. Речь теперь о том, как мы в первый раз под обстрел попали. Плохо попали. Тяжело. Ху..во. Не верьте тому, кто скажет, ерунда, мол, не страшно, смелый я, улыбнулся, сплюнул, выпрямился во весь рост, и подавил вражескую огневую точку, взял трех пленных, а потом меня наградили, и сам президент руку пожимал, и ласковые слова на ушко шептал. Не так, ой не так. И смело бейте грязной тряпкой врунишку прям по морде. Когда земля ходуном ходит, когда круги перед глазами, когда страх пропитывает бушлат и рвется наружу, хватает за горло липкими пальцами, разрывает легкие криком, шепчет в ухо Я-Син под аккомпанимент похоронного марша, ты чувствуешь то, чего доселе не испытывал, не чувствовал, и не пробовал. Новизна, новизна, без которой все было бы намного лучше. Все попытки забыться заканчиваются плачевно, забываться не надо, не пикник, не к бабе пришел, не выскакивай из окопа, не беги, пережди, стерпи, это в первый раз кажется, мол, всё, крышка, конец, понос, Армагеддон, а вот и нет, всё только начинается, а закончиться минут через 15-20, у армяшек боезапас не безразмерный, да и наши не молчат, из минометов вдарят, как в белый свет, правда, с запозданием, как всегда, и начинается потеха, и порой смех истерический, смех от ужаса, смех от осознания того, что вот-вот, и небо расколеться, рухнет на тебя, и раскроеться черепушка, как влагалище женское, с той лишь разницей, что оно вроде бы начало символизирует, жизнь, в некотором роде, а тут пи...ц, который совсем на начало не похож, под каким его ракурсом не рассматривай, и все мы под гневом живем, попадет ведь, и пойдет груз кодированный домой, пойдет, поедет, да не спецрейсом, а на той машине, которая в ближайшее время в место назначения, то бишь в место твоего бывшего проживания собереться, и х..й кто этот код знает, а кто знает, тот не скажет, а если и скажет, то не тебе, а когда оно будет, ведает один Аллах, а Он никому об этом не говорит, и ты просишь, просишь Его, чтоб не тебя, но это только в первый раз, потом ты начинаешь просить за друзей, за того, кто рядом, за того, кто в пятнадцати метрах, это твои, твои, и никуда тебе от этого не деться, не забыть, не убежать, а если и убежишь, то совесть догонит, возьмет, замучает, загрызет, от нее, как и от Бога не слиняешь, уроки жизни не прогуливают,а кто пытаеться сшаталить, то пи...ц тому скоропостижный, быстрый, который не за горами, и не сдристнешь, даже если до того ты дрался с ребятами этими, ненавидел, мочил заточенной бляхой и получал в ответ удары табуретом, и бит был ногами, теперь ты просишь Бога за всех их, за весь взвод, за роту, за полк. Весь атеизм, весь, как рукой снимает, верить начинаешь, да не просто верить, а веровать истово, исступленно, больше, чем патриархи, шейхи и и схимники вместе взятые, и молишся, молишься больше, чем весь монастырь Соловецкий, больше, чем весь медресе Куфский, и слова молитвы у всех солдат, всех вероисповеданий и на всех языках одинаковы, и интонация едина, хрип напополам с лязгом зубовным, Господи, Господи, не надо, не сейчас, Боже, подожди, Боже, я сукой был, я гад, гад, прости, Господи, я ж.... но у тебя милостей много, не надо, Боже, нет, нет, я.. я.. я... Боже, я исправлюсь, я обещаю, Ты добрый, Ты не возьмешь меня, правда ведь, не молчи, Господи, не молчи, прости, я не верил в Тебя, я плохо жил, я не буду, Боже, прости, нет, не сегодня, Господи, маму пожалей и сестренку младшую, Господи, я и не жил толком, нет, Боже, нет, не насмерть, нет, Боже, не калекой, нет, не совсем, нет, Боже, Боже, зачем я здесь, почему я, нет, Господи, что Ты со мной делаешь, зачем я Тебе, Господи, нет, нет, нет, Боже, не сегодня, нет, нет, Боже..... А мысль о том, что они, по другую сторону такой же страх испытывают совсем не греет, так как в случае чего выжить тебе не светит. Да хер с жизнью, лишь бы не калекой, осталное приложиться. И когда мольба перерастает в вой, а страх в ярость и безразличие к тому, попадет в тебя, или нет, и вот она, вот она, совсем близко мудрость солдатская, если кента в госпиталь поволокут, ты начинаешь молиться по другому, и эта молитва не похожа на предыдущую, совсем не похожа, другая она, о другом ты просить Его начинаешь, и тон у тебя другой, и слова меняются, и тембр, и смысл, и все равно одинаковы молитвы по всем фронтам, у всех солдат, что у нас, что в Боснии, не дай мне, Господи, испугаться, от страха избавь, Боже, да убоюсь я только Тебя, и никого боле, не дай, Господи, скурвиться, Господи, сделай меня сильным, не дай, не дай Господи, стыда перед ребятами испытать, как мне им в глаза смотреть потом, Господи, силы мне дай, силы, Господи, пожалуйста, успокой, Боже, а вот как сдохну, на всё воля твоя, упокой меня, Господи, спокойного, и омытого...... Да примет Аллах молитвы солдатские, и успокоит души их, и выполнит желания их, всё мечты их, простые да незатейливые......