Читать «Речь и этикет» онлайн - страница 74

Вполне ли понятна вам тревога Николеньки? Испытывали ли вы когда-нибудь подобное? А как вы обращаетесь к своим маме, папе и как называете их в беседе с другими?

В романе "Война и мир" Толстой ввел нас в круг семьи Ростовых. Старого графа Илью Андреевича Ростова дети зовут папенькой, и это слово хорошо выражает доверительную близость и эмоциональность в отношениях родителей и детей. Со старшим сыном Николаем происходит несчастье: он проиграл в карты огромную сумму и знает, что это ставит семью в очень трудное положение. Вот сцена объяснения Николая Ростова с отцом.

Обратите внимание на то, как с помощью обращений папа и папенька, начинающих и заканчивающих диалог, автор "Войны и мира" достигает удивительной точности в передаче состояния Николая. Холодноватым папа, принятым в аристократических семьях, но необычным у Ростовых, Николай пытается придать разговору ту меру приличной отчужденности, которая не позволит коснуться истин!, о го значения проигрыша для близких и при которой проигрыш можно представить хотя и неприятным, но обычным событием.

"Эх, неизбежно!" - подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу:

- Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.

- Вот как,- сказал отец, находившийся в особенно веселом духе.- Я говорил тебе, что недостанет.

Много ли?

- Очень много,- краснея и с глупою, небрежною улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай.- Я немного проиграл, то есть много, очень даже много, сорок три тысячи.

- Что? Кому?.. Шутишь! - крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.

- Я обещал заплатить зявфа,- сказал Николай.

- Ну!.. - сказал старый граф, разводя руками, и бессильно опусшлся на диван.

- Что же делать! С кем это не случалось,- сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целою жизнью не мог искупить своею преступления.