Читать «Счастливое свойство памяти (О творчестве Михаила Ардова)» онлайн - страница 2

"Живут открытым домом" - говорили в старой Москве, что указывало не просто на характер московского гостеприимства, но именно на образ жизни, на московскую открытость, во многих домах сохранявшуюся даже в самые страшные советские годы. Открытость, которую невозможно себе представить без старомосковских застолий, чаепитий, разговоров, рассказов, баек, историй, без особой московской памяти о родственниках, знакомых, родственниках знакомых и т. д. Инерция этой старомосковской бытовой культуры сохранялась довольно долго, и во многом из нее (конечно, с учетом артистической интеллектуальной, но главное, что по духу совершенно не советской, - среды), из ее традиций вырастают воспоминания Ардова. И, прежде всего это чувствуется в особом внимании, в чуткости и любви к устному слову. Мемуары о. Михаила тем и удивительны, тем и ценны, что доносят до нас живую речь. Вот где проверяется цепкость памяти. Как часто в воспоминаниях передается "впечатление" от бесед или шуток, что, разумеется, отнюдь не то же самое, нежели сама беседа. Здесь требуется не пересказ, а цитата. А уж по части цитат, у Михаила Викторовича нет соперников.

Если судить по названию частей "ордынской" (ардовской) мемуарной трилогии, то кажется, что автор движется из центра к периферии, от наиболее существенного, центрального в жизни Ордынки к менее значимому. Во всяком случае, на это может ориентировать название "Вокруг Ордынки". Может быть, с точки зрения исторической значимости мемуаров, первоначальной и главной их цели (свидетельство об Ахматовой) так оно и есть. Но если все же принимать во внимание и фигуру мемуариста, то это не совсем справедливо. Третья часть воспоминаний наиболее лиричная, чтобы не сказать личная, и не случайно, именно в ней автор подробно пишет об отце, матери, о семье Ардовых. Мемуары приближаются к семейной хронике, и неизбежно меняется интонация, так же, как и стилистика: фрагментарность, мозаичность, анекдотичность (если иметь в виду жанр исторического анекдота) заменяется на портретность, а значит, и большую живописность.

Граница между мемуарами, автобиографией и художественной литературой сегодня кажется зыбкой, размытой. Модное выражение "нон фикшн" обозначает ту странную область, где документальная, "непридуманная" проза прикидывается (или хочет быть) беллетристикой, и наоборот. Впрочем, сколь бы изощренны ни были теоретические обоснования, ничто не мешает читателю по старинке отличать художественный вымысел от исторической правды (или претензии на нее). Что бы там ни говорили, но разница между творением воображаемого мира и воссозданием в воображении, в памяти мира исторического все же есть.

Говоря же о литературном творчестве о. Михаила Ардова, с уверенностью можно утверждать, что основано оно, как и его мемуары, на том же внимательном отношении к миру, к голосам в нем звучащим. Автор "Легендарной Ордынки" и "Мелочей архи.., прото... и просто иерейской жизни" виден и в "Триптихе" и уже угадывается в "Цистерне". Здесь художественное сливается с исторически достоверным, и создается иллюзия, будто речь героев просто автоматически перенесена на бумагу. Именно иллюзия, поскольку писательская кухня Ардову хорошо знакома, хотя писательство как таковое и составляет для него проблему. Лучше самого Михаила Викторовича об этом не скажешь: "Анна Андреевна Ахматова говорила, что у Волошина, счастливая судьба: его поэты считали художником, а художники считали поэтом и те, и другие очень уважали. У меня положение в этом роде, но гораздо хуже, потому что меня попы считают писателем, а писатели попом, и никто своим не считает.