Читать «Сказки для сумасшедших» онлайн - страница 95
Наталья Всеволодовна Галкина
Опять замаячил Maвзoлeй, сходство было слишком явное, но то, что в девятнадцатом веке смотрелось невинной романтической причудой, в двадцатом носило черты зловещего фарса.
Легкий зеленоватый столб света поднялся от саркофага к потолку («К несуществующему прозрачному окну», — вспомнил Кайдановский); Мансур думал — а идет ли свет дальше? не светится ли воздух в Молодежном зале, помечая невидимую ось эфeмepнoгo, тайно общего пространства, поднимаясь под купол?
Мансур представил ceбe, как лежала она в своей пещере или склепе у себя на родине во времена Леонардо, как приходил ее навещать стареющий жених, такую вечно юную, вызывающе, дьявольски нетленную; с какими чувствами вглядывался этот возрожденческий человек, возомнивший себя центром мира, в лицо Спящей?
Тишина обволакивала, заползала в уши, в душу, набивалась в ноздри, сковывала, не давала шевельнуться. Звенящая зеленая тишина заплесневелое ничто, коробочка с зелёным ничто, чье содержимое дополнялось дохлой мушкой и двумя еще живыми жучками.
— О Боже, — сказал Кайдановский, глядя на часы, — Мансур, мы уже два часа тут стоим.
— Да ты что, мы только что вошли.
Ка села Кайдановскому на плечо и вдруг потерлась щечкой, нежной, теплой, о его щеку, словно кошка, а не птичка; впрочем, она и птичкой-то не была, строго говоря, подумал он.
— Нет, нет, нет, нет, — слышал он явственно в малопонятном лепете ее.
— Пойдем, — сказал он Мансуру, — мне страшно.
Ему действительно стало страшно, много хуже, чем в «красный» день почему-то.
Ка отлетела к елочке, растворилась в хвое.
— Я хотел принести гитару, — сказал Мансур, — и спеть для нее песню про елку, помнишь, «ель, моя ель, уходящий олень»; но побоялся — вдруг здесь нельзя играть на гитаре? и петь, вдруг она рассыплется от вибраций?
— Что ты — труба иерихонская, что ли? Если она в войну от вибраций не рассыпалась...
— Нет, — сказал Мансур убежденно, — голос и струны воздействуют совсем не так, как взрывы бомб; может, она не чувствует грубых полей, а тонкие — да.
— Она рассыплется, аннигилируется, если открыть крышку саркофага, — произнес Кайдановский.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю, и все.
— Значит, правда, — сказал Мансур.
Оба они представили себе это, каждый по-своему: крышка поднимается, Спящая рассыпается в прах; ничего, ни ее дивного лииа, ни маленьких ручек, полуистлевшее платье, песок, прах.
Ка затрепетала в воздухе, шебеча в тревоге.
— Ка, с Новым годом, с наступающим тебя, — сказал Каидановский. — Хочешь, я тебе подарю колечко на лапку? окольцую голубку?
Она смеялась, отрицательно крутила головой, по щекам ее текли маленькие, еле видимые слезы.
— Растрогалась, душечка, — сказал Мансур. — Да, старик, пошли. Сейчас я ее видел. Она ведь тебя понимает. Теперь и мне не по себе.
Они ушли.
На галерее с лоджиями Мансур сказал:
— Посмотри на часы.
— Да, еще два часа прошло с тех пор, как я смотрел на них внизу. Дело к утру.