Читать «Аноха» онлайн - страница 15

— Врешь, не уйдешь! Весь цех видел, — кричала Масякина, — Степка што? Кувалда тяжелая… А кто… чьи руки подали эту кувалду на анохину голову? Твои! Твои! Только ты поумней, а Степка дурак — на прямоту. Затуркали Аноху… Аноха? — куда-а ему? Аноха разве может? Да Аноха в сто разов может лучше сделать норму! И сделал. А тебе это нож в сердце… Таких, как ты, мало, што ль?! Вот, гляди, лапотные пролетарии твои… Чай, овес не посеян? Картошка не посажена? С завода, как волки в лес, в деревню бегут!..

Секретарь ячейки, ухватившись за такую опору, воспрянул духом, и, перебивая Масякину, заговорил:

— Работница правильно говорит… Есть враг в нашей рабочей среде, может быть, и под рабочей блузой… На чорта ему сдалась производительность труда? На чорта ему снижение себестоимости и прочие показатели? Отработал норму и домой — в своем хлеву ковыряться… Аноха — мо-ло-дец!.. Аноха — пер-вей-ший пролетарий! Я предлагаю осудить поступок Степана Волкова и Рябова, — об'явим бой рвачам и хулиганам, а главное — взять пример с Анохи!.. — Он передохнул немного и, подняв костыль свой с обнаженными черными сучками, вскрикнул:

— Резолюция короткая: осудить и перейти на раздельную формовку. Тысячное дело, братцы! — голос его безответно прозвучал и погас в тягостной тишине.

В это время побледневший и потный Федос, вернувшийся из больницы, шопотом бросил в толпу:

— Кон-ча-ет-ся…

10

Горячкин сидел на груде формовочной земли и ел: осторожно на коленке отрезал кусочки сала и прожевывал их старательно, не спеша, как привык все в жизни делать не торопясь. Рядом с ним Борька глотал огромные куски хлеба, жадно высасывая молоко из горлышка. Горячкин не любил торопливости — он считал ее признаком несерьезного отношения к делу. Работал он добросовестно, его горшки были безупречны, и недаром только ему поручали делать горшки для подарков от рабочих на различные конференции и с'езды.

— Мой горшок по всему Сесесеру известен, — хвалился Горячкин, — потому — на совесть делаю…

После истории с Анохой Горячкин стал еще строже к людям и чаще ворчал на Борьку. Горячкин укорял своего соседа Борьку за спешку в работе.

— Куда ты, торопыга, гонишь? И без тебя браку не оберешься…

Борька отругивался, но землю трамбовал лучше, и горшки выходили тонкостенные, аккуратные.

Борька, облизываясь, икнул и заговорил:

— А мы в ячейке вчерась тебя выдвинули по анохиному делу обвинителем, дедушка.

Горячкин даже есть перестал.

— Что я вам, аблакат какой? Не пойду.

— Там аблакатов не надо, а ты по-рабочему покрой как следует Рябова со Степкой… Так и так, мол, где такие порядки, чтоб человека убивать за старание? Ты им там и грохни. Мол, надо выполнять промфинплан…

— Да што, опять меня учить? Вот молокососы, право. Да што в мене языка нет? И скажу… Я, может, только одно слово и скажу, а мое слово дороже твоих сотен. Понял?

— Какое ж это слово, дедуш?

— А там послышишь, торопыга. Думаешь, умней тебя и на свете нету…

Хитро улыбаясь про себя, Борька что-то чертил на бумаге и потом стремительно убежал. Бумажка осталась лежать на верстаке, и белый четырехугольник ее неудержимо тянул к себе Горячкина. Он долго крепился, но, наконец, не выдержал и заглянул в бумажку.