Читать «Ветер и дождь» онлайн - страница 367
Захария Станку
Сармиза, несмотря на полуобморочное состояние, заметила, что теперь и Балота отбросил свой нарочито любезный тон и заговорил по-другому.
Она молчала. Теперь лучше чем когда-либо она понимала, что если скажет хоть слово, одно-единственное слово, то рано или поздно выложит и все остальное. А она знала не так уж мало. Да, кое-что знала. Стало быть, она должна молчать, молчать до конца, умереть, но не выдать товарищей. Сказать хоть слово — это значило выдать. И она стиснула зубы, стиснула их до боли. И почувствовала во рту солоноватый вкус крови. Этот вкус не был ей в новинку. Еще в детстве, порезав палец, она начинала его высасывать, как ее учила мать. Теперь, как и тогда, кровь была солона на вкус.
— Послушай, Чиобану, неужели у тебя нет сердца? У каждого человека есть сердце. Не может быть, чтобы у тебя его не было. Если ты не жалеешь себя, пожалей нас. Не мучай нас своим упрямством. Мы теряем с тобой целые дни. А ведь у нас есть еще и другие дела. Мы ведь тоже люди. У нас есть жены и дети, которые с нетерпением ждут нас к ужину. А мы вынуждены торчать здесь.
На третий день они били ее по пяткам. Потом втыкали ей иголки под ногти. Потом рвали волосы клещами. На седьмой день ей дали отдохнуть. Но на восьмой день пытки возобновились. Теперь они стали еще более изощренными. Ей сжимали соски маленькими клещами.
— Ты все еще не хочешь говорить, Чиобану?
— Мне нечего вам сказать. Я вам уже все сказала — мне нечего добавить.
Наконец инспектор Балота сказал своему помощнику:
— Ты был прав, Сингурелу. Эта девчонка плохих кровей. С ней ничего не поделаешь. Дадим ей несколько дней отдыха, а потом пусть ее возьмут в обработку «наши коммунисты».
После этого ее не трогали целую неделю. В течение всей этой недели, которая показалась ей бесконечно длинной, она лежала на своей железной койке, избитая, израненная, измученная. Чтобы не умереть, она, преодолевая отвращение, регулярно съедала ту жалкую еду, которую ей бросали в камеру. Прилагая нечеловеческие усилия, чтобы не стонать и не плакать, Сармиза думала о том, что она не одна на белом свете. За решеткой, вделанной в дверь ее камеры, время от времени появлялась голова дежурного охранника. Всякий раз дежурил какой-нибудь другой солдат. Но вопрос был всегда один и тот же:
— Ты еще жива?
— Жива…
Раз в сутки приходил санитар, смазывал ей раны йодом и менял повязки. При этой операции всегда присутствовал прыщавый малый, о котором она уже знала, что его зовут Белдие. Иногда, охваченная слабостью, она звала смерть. Умереть… Заснуть навсегда и ничего больше не знать. Заснуть и спать, спать вечным сном… Но проходило время, и она стыдилась своей минутной слабости. Как так умереть? Почему умереть? Чтобы порадовать врагов? Враги ведь только этого и хотят. Ее семья состояла из трех человек. Отец умер в тюрьме, наверно, его там забили до смерти. Мать тоже избивали во время следствия. Потом ее судили, приговорили к тюремному заключению, но не отправили снова в тюрьму. Ее привезли сюда, в этот подвал, для дополнительных расследований. Здесь ее снова били и пытали под наблюдением Сингурелу и Балоты, пока она не умерла. Тело ее, как видно, унесли на один из верхних этажей, а оттуда сбросили во двор. Так родилась версия о том, что она покончила жизнь самоубийством. Она, Сармиза, все это знала. И не умерла. Она все знала и продолжала жить. Продолжала жить, потому что так было нужно. Она должна жить и дождаться дня победы… И тогда она внесет свой вклад в общее дело, тогда изменится этот мир, который был для нее лишь юдолью плача. Нет, она не откроет им того, что знает. От нее они не узнают ничего. Так ее научили товарищи. Ее товарищи! У нее было их много. На них можно было положиться! О, если бы она могла быть такой же стойкой, как они. Мысли ее путались: «День победы… наступит день
