Читать «Виринея» онлайн - страница 23

— Пожалуйте к коменданту.

— Что это… Господи-батюшка! Да вот вам паспорт, подавитесь!

— Ну, не разговаривать!

Жалит глазами офицер. Знает ее или нет?

— Ну и пойдем. Ишь запугали. Покарауль мой узелок-то, Татьяна. Или лучше с собой возьму, не знай, куда поведут.

Надела шапку, взяла небольшой узелок, шаль и ребенка. Татьяна смотрит спокойно. Довезет документы.

— Может, подержишь ребенка-то?

Татьяна спокойно в ответ:

— Ну, куда я с ним. Скоро вернешься. А поезд придет — ждать не стану.

Офицер нетерпеливо крикнул:

— Ну-ну, скорей!

На Татьяну даже не взглянул, дурак.

В комендантской спорила жарко и визгливо.

— К мужу еду на последние деньги. В Сибирь от большевиков бежал. А вы — тоже защитники. Тьфу!

Обыскали, кошелек и паспорт забрали.

За окнами загрохотал поезд.

— Ну, вот… Пришел… Царица небесная, за что же это такое?.. На последние деньги. Здесь продержите… Проживусь — как доеду?

Комендант нерешительно посмотрел на офицера.

— Как ваша фамилия? — резко спросил офицер.

— В паспорте читали. Кадошникова Софья, мещанка города Оренбурга. Да что ж это за люди, господи! Ехала, ехала сколько верст… Нате вам… Вот и письмо от мужа…

— А я вам скажу сейчас вашу фамилию.

Порылся в карманах шинели. Достал записную книжку.

— Яковлева… Анна Николаевна, член Н-ского исполкома.

Анна перекрестилась.

— Господи, батюшка… Никак, в комиссарши попала.

Ребенок громко заплакал: «Мам… мам… мам… А-а-а».

Играла вдохновенно и легко. Смутила обоих.

— Отпустите ее, — вполголоса сказал комендант, — с ребенком!

Офицер еще раз взглянул на Анну Не сдержалась, — привычным жестом провела рукой по лицу.

— Нет. Она.

Сказал решительно:

— Видел сам. И слушал, как говорит. Рукой по лицу проводит. Взять ее!

Скрестились взгляды. Бешено схватила ненависть сердце. В первый раз услышала это: взять. Но сжалась. Не прежняя Анна. Привыкла держать себя в руках.

В тюрьме впитала ее в полноте, эту священную злобу И узнала твердо: теперь не уступит. В тесноте на нарах, обирая вшей с себя и ребенка, думала много. Подытожила все. Рядом с ней спала старуха. Седая, высохшая, темная. По ночам долго молилась. Днем гадала на бобах. Говорила мало и на всех смотрела исподлобья. Как старый, затравленный зверь.

— За что тебя взяли, бабушка?

— А тебе на что? Много вас, пытальщиков. Про себя знай.

Пожевала губами и занялась опять бобами. Сидело их шестнадцать человек. Все политические. Нового вида политические преступники. Жены восставших рабочих, матери дезертиров колчаковской армии, жена одного комиссара. Грамотными были только она, Анна, да молодая Феня, дочь старика-партизана. Больше всех занимала Анну старуха. Никому не говорила о себе. Советовалась только с Богом да с бобами.

Но однажды ночью, когда в жару метался прихворнувший маленький Павлик, повернулась к Анне и уставилась упорным взглядом.

— Павлушенька… Детка моя… Ну-ну, милый.

Ласкала нежно. Чужому отдала тоску по материнству. И ребенок привык к ней. Здоровый смеялся, стал чаще говорить «мама» и тянул ручонки.

А сейчас высохли губы. Лежит неподвижно и тихонько-тихонько стонет.