Читать «Республика попов» онлайн - страница 163

Долго озирался Томаш, наконец пододвинул стул, сел. А столик-то рядом — не тот прочный стол на прочных ногах, а другой — овальный, яичком, и ножки у него какие-то перекрученные, и носки у них вверх загибаются, словно холодно им на полу стоять. А на самом столике — опять фокусы! — скатерть, черт ее побери, стеклянная, из стеклянных бусинок снизана. Разноцветными бусинками выложен попугай: в клюве колечко, в лапках корзиночка, и косится на Томаша — здравствуй, мол, гость! Сел Томаш к этому попугаю, с отвращением перегнул его пополам. А мама опять тихонько:

— Ничего ты не говоришь, Томаш…

Томаша так и подмывает разбить это мертвящее смирение, нарочно хочет он ранить мать — чтоб ожила. И он с насмешкой произносит:

— Да, поторопились вы переехать сюда с дядей, не так ли?

— Ах не торопилась я, сынок, нет, — сокрушенно ответила мать, и слезы у нее полились. — Да вот — сына я потеряла, и нет у меня больше ничего на свете. Нет мне уж радости, только молиться и осталось.

— Мама, говорили вы жандармам, что я красный, коммунист? — еще более сурово спросил он.

— Говорила, говорила, — ох, боже мой! — пану декану я говорила, думала, коли священник он, так справедлив. А он записал себе, вот как… Это я за тебя просить ходила, вот как…

— Что — ему? Тому… из Бановец вы говорили? — ужаснулся Томаш.

— Моя вина, сынок, да ты дай мне сказать, выслушай, родной… — молила мать.

И все рассказала она до мелочей. Ни словечка в защиту себе не проронила, даже еще преувеличивала свою вину. Жалобным голосом исповедалась сыну, как привыкла открывать душу самому господу. Страшной была эта исповедь — ведь уж ни прощения, ни отпущения греха своего не ждала Маргита от сына. Волшебство их любви безвозвратно утрачено — и над этим скорбела мать страшно, до полного изнеможения. Несчастной только и оставалось, что сокрушать себя в душе, изнемогать в отчаянии, потому что никогда, никогда уж не будет между нею и сыном того, что бывало…

3

Стал жить Томаш Менкина в гостиничном номере — добрый дядя выделил ему комнату на втором этаже, рядом со стариками Клаповцами. Уход за ним был, как за гостем в семье. Он мог считать себя выздоравливающим, которому надо как можно скорее набраться сил. Желая хоть чем-то быть полезным, Томаш помогал по утрам дяде прополаскивать краны и нацеживать пиво. Он же обслуживал ранних клиентов, привозивших овощи на базар. Вот и все, что он делал за весь день. После этого он был свободен и мог располагать временем, как прежде располагал им американец. В первые дни он просто торчал на пороге, сунув руки в карманы и засучив рукава рубашки — так, он видел, обычно стояли здешние ремесленники. Торчал кричащею рекламой между стеклянных створок, расписанных предложениями горячих и холодных блюд и завтраков а ля фуршет. После обеда и вечерней порой, сидя в каморке привратника, Томаш наблюдал за вечерними гостями и ночными постояльцами. Он научился с первого взгляда распознавать парочки, занимавшие номер на одну ночь и, конечно, записывавшиеся в книге как супруги. Стал узнавать вдов и замужних женщин, которые брали ключи от номеров, занятых приезжими или коммивояжерами. Вскоре он до точности знал, кто из почтенных родителей бывших его учеников заходит для виду в запущенное кафе, чтобы оттуда поскорей скользнуть в номер артистки. Являлись и сами гимназисты. Старый Сагульчик, привратник, служил при заведении с лишком два десятка лет, о нравах горожан знал столько же, сколько знает духовник, а рассказывал больше, не связанный тайной исповеди. Картежники арендовали тут постоянно номер-люкс. В азартные игры игрывали люди, пришедшие к власти и деньгам после переворота: местное и районное начальство гарды, пан Минар, да и сам комиссар города были не из редких посетителей. Обычно игра шла в макао. После закрытия трактира добрый дядя приносил к ним в номер корзину крепких напитков и холодных закусок. Всякие подозрительные типы собирались тут: картежники, шулера из Моравской Остравы, даже из польского Губернаторства, даже из рейха. За дверьми люкса ходили по кругу еврейские денежки. Войдя во вкус, все эти торговцы, аризаторы, политические, городские, одним словом — общественные деятели, просиживали за зеленым сукном целые ночи и дни. Ночью, прерывая игру, выходили на галерею, мочились прямо во двор или, повиснув на перилах, облегчались, как умели. Но пуще всех умел доводить себя до скотства бывший помещик Ахин.