Читать «Республика попов» онлайн - страница 131

В воскресенье же Маргита молилась с самого божьего утра. С рассвета бановский костел наполнялся кающимися просителями. На торжественной мессе, которую действительно правил сам декан-президент, была такая теснота, что яблоку негде было упасть. Перед воздвижением даров, когда смолк хор, по костелу будто стон прошел — то вздохи вырывались из груди кающихся. И Маргита вздохнула громко. Когда же декан-президент с жирной складкой на затылке, спускавшейся на облачение, поднял облатку, Менкинка затрепетала от ужаса. Ведь этот священник, что держит бога в руках, в тех же руках держит судьбу ее сына, держит все…

А как принимала из его рук тело божие — еще пуще объял ее ужас, будто вместе с облаткой принимала она и судьбу сына. И росло ее смирение, покорность судьбе.

Она рассуждала так: этот священник — глава государства в богатой, золотой, райской ризе — имеет высшую власть в стране. Раз он — высший судия после отца небесного, то все, как он скажет, так и будет. Он добрый и справедливый священник, если каждое воскресенье служит мессы за всех прихожан в Словакии. Там где-то война идет, а мы живем тут, слава богу, в мире. И это — милость божия. Все это хорошо. Скорбящая дева Мария Шаштинская хранит нас.

В тюрьмы, думала Маргита, сажают только дурных людей, воров и убийц. Каких-либо иных оснований для арестов она не могла себе представить. Правда, Маришу из Груня, которая была в услужении в городе, посадили за то, что она задушила младенца своего, зачатого в грехе, и зарыла его в освященной земле, положив в коробку из-под обуви. Но это ведь тоже убийство. И вот — если только правда — Томаша тоже посадили в тюрьму. А Томаш ни у кого ничего не украл, никого не обидел, сохрани бог, не убил. Томаш любит свою маму. Ни разу не видела его пьяным. Курит и, кажется, на девушек засматривается. Невинность уже потерял. Наверно, и к женщинам ходит. Перед богом это, правда, смертный грех, но за грехи в тюрьму не сажают. Светские власти не так уж строго смотрят на грехи. Да, Томаш любит свою мать. Томаш хороший мальчик. И все-таки его арестовали, а ведь в тюрьму сажают только дармоедов, разбойников и убийц. Она, признаться, никогда не жалела арестантов. — Томаш, скажи, скажи правду матери, за что, за что только тебя схватили? — все вопрошала она сына. Так много думала она о нем, так часто рисовала себе его образ, что почти явственно видела перед собой. Томаш разговаривал с ней, Томаш шел с ней вместе к фаре. И тут она прямо ему сказала: — Томаш, не нравится мне и всегда не нравилось, что ты в костел не ходишь. Когда ты был на исповеди? Скажи! И слышать не хочешь о том, чтоб исповедаться. Испорченный ты. — А Томаш и в ус не дул на все ее такие мысленные укоры. — Самые дрянные мужики, что последний грош в трактире пропивают, жен колотят, дрова воруют — и те в костел ходят к исповеди, хоть раз в год на престольный праздник. Ты, Томаш, не дурной человек, знаю, и любишь меня. Совсем был бы хорош, кабы к исповеди ходил. А ты не ходишь. Почему же ты и слушать о том не желаешь? Потому что в бога не веришь. Потому что ты… — Но этого не могла она сказать сыну в глаза. Сказала, как о ком-то третьем: Томаш безбожник. Он красный. Томаш — коммунист.