Читать «Из сборника "Гостиница успокоения"» онлайн - страница 37

Втайне, мы, кажется, понимали, что ее молчаливое приятие судьбы, это удивительное, неотвратимо растущее спокойствие, которое предшествует смерти, гораздо ближе нам по духу, чем общепринятые религиозные верования; и вместе с тем (так бывает, когда от тебя чего-то ждут), нам казалось ужасным, что мы не можем ее утешать обычными благочестивыми заверениями.

- Не теряйте надежды, - твердили мы. - Новый доктор поможет вам, он хороший специалист и очень дельный человек.

Она отвечала только: "Да, сэр... Да, мэм..." Но в глазах была немая мольба, словно ей хотелось услышать еще что-то. И тогда одного из нас осенило.

- Пусть ваш муж не беспокоится о расходах. Мы все уладим.

Она улыбнулась. Видимо, до последней минуты душу ее омрачали опасения, что долги тяжким бременем лягут на плечи того, с кем она более десяти лет делила эту кровать.

Мы спустились по лестнице и снова вышли в поле, унося в памяти теплоту и одухотворенность ее улыбки.

Вокруг стало еще прекраснее, начиналось таинство сумерек; в такой вечер еще сильнее хочется жить. И вечное недоумение, которое преследует человека с того дня, когда он стал человеком, которое преследует, наверное, даже животных, - этот неразрешимый вопрос: почему красота и радость идут рука об руку с уродством и страданием - мучил и нас среди этих полных жизни и очарования полей.

Наверное, это в порядке вещей, даже закономерно - ведь не бывает света без тени. Это всего лишь малая частица бесконечности, не имеющей разгадки, едва заметное колебание огромного маятника!

И все же... Примириться с таким чудовищным противоречием, не протестуя, без единого вопроса! Нет, друзья, все это было неутешительно! И то, что тридцатилетняя женщина должна умереть от подточившей ее болезни, хотя можно было бы излечить ее, если бы не тяжелый труд, заботы о муже, и детях, да и о себе тоже, если бы не этот поневоле принятый ими закон жизни: либо быть здоровым, либо умереть! Конечно, с точки зрения Высшего Равенства все было вполне объяснимо, однако мы, люди, которым дарованы и жизнь, и здоровье, и деньги, всем существом своим восставали против красоты этого вечера. В эти минуты нас нисколько не утешала мысль о том, что жизнь мимолетна, как блики солнца на воде, и что ни один из тучи мотыльков, пляшущих в лучах заходящего солнца, не доживет до завтрашнего утра.

Прошло три дня. Под вечер на каменных плитах нашей веранды раздались неуверенные шаги, мы услышали, как кто-то шарит по раме отворенного окна. Мы отдернули занавеску и в ярком лунном свете увидели Хэрда; он стоял без шапки, волосы беспорядочно спадали на лоб. Он вошел и, как слепой, подошел к камину, ухватился загорелой рукой за каминную полку. Затем, опомнившись, проговорил:

- Добрый вечер, сэр... Простите, мэм.

Потом целую минуту молчал. Машинально снял с каминной полки фарфоровую безделушку и все вертел и вертел ее в руке. Слезы вдруг потекли по его застывшему лицу.

- Она умерла, - неожиданно сказал он.

Пальцы его все вертели безделушку, слезы все бежали по щекам. Спотыкаясь и пошатываясь, словно пьяный, он шагнул за дверь, в лунный свет. Потом пересек лужайку, побрел по дорожке и отворил калитку, а мы все смотрели ему вслед, пока он не скрылся в густой тени изгороди из остролиста и шаги его не затихли где-то в поле.