Читать «Палачи и жертвы» онлайн - страница 102

Вскоре мне из коридорных разговоров стало известно, что вопросом ареста Гегелии интересовался И. В. Сталин… Поэтому следствием принимались всяческие меры к тому, чтобы как можно быстрее разоблачить Гегелию. В таких условиях наивно было бы встать и сказать на совещании, что у меня на руках материалы, смягчающие либо оправдывающие его действия.

Рухадзе возлагал большие надежды на показания Гегелии. Он считал, что Гегелия и другие реэмигранты должны в первую очередь «лопнуть», то есть дать признания…

По указанию Цепкова, которого я просил снять с Гегелии режимные условия, я был вынужден допрашивать Гегелию по установленному для всех графику— с 10 часов вечера до 5 утра…»

Хотя Гегелия не «лопнул», никто не собирался освобождать его из–под стражи. Наоборот, знавший о его невиновности следователь Мурадов подготовил заключение, а когда его забраковали по причине мягкости, под диктовку начальства написал новый вариант, в котором Гегелия выставлялся врагом народа.

Попади дело Гегелии в «тройку», ему дали бы минимум двадцать пять лет лагерей, но вышло по–иному — в составе «преступной группы» он 2 декабря 1952 года предстал перед военным трибуналом ЗакВО. Опытные судьи моментально зафиксировали грубое нарушение процессуального закона — дела на агентов не могли рассматриваться вместе с делами обычных граждан — и тут же направили дело Гегелии обратно в МГБ. В процессе доследования ни один из пунктов предъявленного ему обвинения не подтвердился, в результате чего 14 декабря 1953 года дело было прекращено производством и Гегелия наконец–то вышел из тюрьмы.

Что из этого следует? Вывод налицо: казарменный социализм принципиально не нуждался в правосудии. Даже «ручной», подвластный телефонному праву суд никак не совмещался с целями и задачами заправил тогдашней диктатуры, мешал им, в то время как «тройки» вкупе с инквизиторскими методами следствия годились, потому что превосходно их обслуживали.

Есть и третья причина штамповки обвинений в шпионаже и предательстве. Репрессивный молох уже поглотил бухаринцев и троцкистов, сгинула «ежовщина», но еще не приспело время разоблачения «бериевщины». Практически исчерпала себя идея раскрытия сетей заговорщиков, сплетенных кем–то из видных деятелей с вовлечением людей своего круга. Послевоенная элита персонально подбиралась с одобрения Вождя и его мудрого окружения, неспособных ошибаться. Иное дело, когда работник был пригоден, а потом неожиданна попался в щупальца иностранной разведки. Не надо пересматривать его прежние дела и собственные решения. Был хорошим, потом изменил — и баста.

Но и чрезмерно усердное выявление изменников бросало тень сомнения на привлекательность сталинских идей и эффективность вездесущих «органов», что также было опасным. По всей видимости, Сталин чуял это и уже сам считался с выданным народу образом светлого пути по выкорчеванному от монархистов, прочих контрреволюционеров и фашистов людскому полю. Оставались национальности и народности, следовательно, и легко объяснимое появление националистических групп, борьбой с которыми несложно маскировать суть политики репрессий. Здесь и разгадка одновременного приближения Рухадзе и Рюмина. Первый показался понятливым, намеки Вождя улавливал, на второго «озарение» нашло самостоятельно и вовремя. Оба не оправдали надежд, к тому же Рухадзе явно отклонился от своей роли, потому лишился доверия чуть раньше Рюмина.