| Tripp, submissive, cringing, vainly endeavoring to please, conducted me via the street-cars to the human pawn-shop of Mother McGinnis. I paid the fares. It seemed that the collodion-scented Don Quixote and the smallest minted coin were strangers. | Покорный, униженный Трипп, тщетно пытаясь угодить мне, повез меня на трамвае в своеобразный ломбард тетушки МакГиннис. За проезд платил, конечно, я. Казалось, этот пропахший коллодием Дон Кихот и самая мелкая монета никогда не имели друг с другом ничего общего. |
| Tripp pulled the bell at the door of the mouldly red-brick boardinghouse. At its faint tinkle he paled, and crouched as a rabbit makes ready to spring away at the sound of a hunting-dog. I guessed what a life he had led, terror-haunted by the coming footsteps of landladies. | Трипп дернул звонок у подъезда мрачного кирпичного дома От слабого звяканья колокольчика он побледнел и сжался, точно заяц, заслышавший собак. Я понял, как ему живется, если приближающиеся шаги квартирной хозяйки приводят его в такой ужас. |
| «Give me one of the dollars - quick!» he said.The door opened six inches. Mother McGinnis stood there with white eyes - they were white, I say - and a yellow face, holding together at her throat with one hand a dingy pink flannel dressing-sack. Tripp thrust the dollar through the space without a word, and it bought us entry.«She's in the parlor,» said the McGinnis, turning the back of her sack upon us. | - Дайте один доллар, скорей! - прошептал он.Дверь приоткрылась дюймов на шесть В дверях стояла тетушка Мак-Гиннис, белоглазая - да, да, у нее были белые глаза -и желтолицая, одной рукой придерживая у горла засаленный розовый фланелевый капот. Трипп молча сунул ей доллар, и нас впустили.- Она в гостиной, - сказала Мак-Гиннис, поворачивая к нам спину своего капота. |
| In the dim parlor a girl sat at the cracked marble centre-table weeping comfortably and eating gum-drops. She was a flawless beauty. Crying had only made her brilliant eyes brighter. When she crunched a gum-drop you thought only of the poetry of motion and envied the senseless confection. Eve at the age of five minutes must have been a ringer for Miss Ada Lowery at nineteen or twenty. I was introduced, and a gum-drop suffered neglect while she conveyed to me a naive interest, such as a puppy dog (a prize winner) might bestow upon a crawling beetle or a frog. | В мрачной гостиной за треснутым круглым мраморным столам сидела девушка и, сладко плача, грызла леденцы. Она была безукоризненно красива. Слезы лишь усиливали блеск ее глаз Когда она разгрызала леденец, можно было думать только о поэзии ее движений и завидовать бесчувственной конфете. Ева в возрасте пяти минут - вот с кем могла сравниться мисс Ада Лоури в возрасте девятнадцати -двадцати лет. Трипп представил меня, леденцы были на мгновение забыты, и она стала рассматривать меня с наивным интересом, как щенок (очень породистый) рассматривает жука или лягушку. |
| Tripp took his stand by the table, with the fingers of one hand spread upon it, as an attorney or a master of ceremonies might have stood. But he looked the master of nothing. His faded coat was buttoned high, as if it sought to be charitable to deficiencies of tie and linen. | Трипп стал у стола и оперся на него пальцами, словно адвокат или церемониймейстер. Но на этом сходство кончалось. Его поношенный пиджак был наглухо застегнут до самого ворота, чтобы скрыть отсутствие белья и галстука. |
