| And, perhaps, the whole secret of thy charm lies, not in being able to do anything, but in being able to think thou wilt do anything; lies just in thy throwing to the winds, forces which thou couldst not make other use of; in each of us gravely regarding himself as a prodigal, gravely supposing that he is justified in saying, | И, может быть, вся тайна твоей прелести состоит не в возможности все сделать, а в возможности думать, что ты все сделаешь, -- состоит именно в том, что ты пускаешь по ветру силы, которые ни на что другое употребить бы не умела, -- в том, что каждый из нас не шутя считает себя расточителем, не шутя полагает, что он вправе сказать: |
| 'Oh, what might I not have done if I had not wasted my time!' | "О, что бы я сделал, если б я не потерял времени даром!" |
| I, now ... what did I hope for, what did I expect, what rich future did I foresee, when the phantom of my first love, rising up for an instant, barely called forth one sigh, one mournful sentiment? | Вот и я... на что я надеялся, чего я ожидал, какую богатую будущность предвидел, когда едва проводил одним вздохом, одним унылым ощущением на миг возникший призрак моей первой любви? |
| And what has come to pass of all I hoped for? | А что сбылось из всего того, на что я надеялся? |
| And now, when the shades of evening begin to steal over my life, what have I left fresher, more precious, than the memories of the storm-so soon over-of early morning, of spring? | И теперь, когда уже на жизнь мою начинают набегать вечерние тени, что у меня осталось более свежего, более дорогого, чем воспоминания о той быстро пролетевшей, утренней, весенней грозе? |
| But I do myself injustice. | Но я напрасно клевещу на себя. |
| Even then, in those light-hearted young days, I was not deaf to the voice of sorrow, when it called upon me, to the solemn strains floating to me from beyond the tomb. | И тогда, в то легкомысленное молодое время, я не остался глух на печальный голос, воззвавший ко мне, на торжественный звук, долетевший до меня из-за могилы. |
| I remember, a few days after I heard of Zina?da's death, I was present, through a peculiar, irresistible impulse, at the death of a poor old woman who lived in the same house as we. | Помнится, несколько дней спустя после того дня, когда я узнал о смерти Зинаиды, я сам, по собственному неотразимому влечению, присутствовал при смерти одной бедной старушки, жившей в одном с нами доме. |
| Covered with rags, lying on hard boards, with a sack under her head, she died hardly and painfully. | Покрытая лохмотьями, на жестких досках, с мешком под головою, она трудно и тяжело кончалась. |
| Her whole life had been passed in the bitter struggle with daily want; she had known no joy, had not tasted the honey of happiness. One would have thought, surely she would rejoice at death, at her deliverance, her rest. | Вся жизнь ее прошла в горькой борьбе с ежедневной нуждою; не видела она радости, не вкушала от меду счастия -- казалось, как бы ей не обрадоваться смерти, ее свободе, ее покою? |
| But yet, as long as her decrepit body held out, as long as her breast still heaved in agony under the icy hand weighing upon it, until her last forces left her, the old woman crossed herself, and kept whispering, | А между тем пока ее ветхое тело еще упорствовало, пока грудь еще мучительно вздымалась под налегшей на нее леденящей рукою, пока ее не покинули последние силы, -старушка все крестилась и все шептала: |
| 'Lord, forgive my sins'; and only with the last spark of consciousness, vanished from her eyes the look of fear, of horror of the end. | "Господи, отпусти мне грехи мои", -- и только с последней искрой сознания исчезло в ее глазах выражение страха и ужаса кончины. |
| And I remember that then, by the death-bed of that poor old woman, I felt aghast for Zina?da, and longed to pray for her, for my father-and for myself. | И помню я, что тут, у одра этой бедной старушки, мне стало страшно за Зинаиду, и захотелось мне помолиться за нее, за отца -- и за себя. |
