Читать «Что такое для Фандорина выстрел в голову» онлайн - страница 3
Борис Акунин
— Но Советский Союз закончился году в двадцать девятом, а дальше пошел так называемый русский реванш… Вы в «Истории» не касаетесь этого вопроса?
— Я думаю остановиться на семнадцатом годе. Трава на могилах не так еще высока, чтобы трогать последующие события. Боюсь, мне не хватит объективности.
— А в известном смысле вы правы. История в прежнем смысле закончилась с распадом Австро-Венгрии.
— И что же началось?
— Личность не справилась, на Первой мировой сломалась. Дальше — век масс, сетей, коллективов.
— Что вы! История человечества еще вся впереди. Мы пока еще на средней стадии развития. Посмотрите, насколько смягчились нравы, насколько прибавилось человечности, заботы о слабых, заботы об окружающей среде. Ничего этого еще в середине прошлого века не было. Дикости, конечно, еще очень много, но прогресс, безусловно, есть…
— Нравы не смягчились, а измельчали.
— Только в том смысле, что в более спокойные времена нет потребности в высокой драме и трагических переживаниях. Но в этом смысл прогресса — уходить дальше от потрясений, от подростковых эксцессов…
«Для писателя главное — фильтр»
— Просто ни вы, ни я уже будем не нужны в этом новом человечестве.
— Может быть, и не нужны, но на наш век приключений хватит. Это ведь когда еще будет — эпоха всеобщей ответственности и взрослости! Россия, я думаю, пока переживает подростковый возраст. Да и Америка не шибко взрослая. Она слишком верит в силу, в ковбоя на мустанге. Там тоже есть склонность к разрубанию узлов, если не получается их развязать. Самые взрослые общества сегодня — североевропейские. Им, наверное, ментально лет сорок.
— Но там невыносимо скучно жить!
— В молодости — может быть. Но ведь можно путешествовать. А в зрелости покой продуктивен. У человека в возрасте должна быть возможность спокойно осмыслить свою жизнь.
— Вот в Советском Союзе такая возможность была, и культура там была великая.
— Вы имеете в виду «культурную революцию» вроде достижений всеобуча?
— Не только. Советский Союз был сложной системой, а дальше пошло радикальное упрощение.
— Дима, я понял, что вы собою представляете. Вы — поэт. И все ваши теоретические выкладки — это поэзия. С поэзией не спорят.
— Ну да.
— У меня есть такая игра — я пытаюсь докопаться до дна каждого понятия, найти для него ключевое слово. Вот в писателе кодовое слово — «фильтр». Потому что ты пропускаешь всю информацию через себя, отсеивая ненужное и оставляя только то, что пригодится для книги. А в понятии «поэт» — что, по-вашему, ключевое?
— Поэт и есть поэт.
— …«Шаман», я думаю. Камлает, верит сам и заражает своим трансом окружающих.
— Как вы почувствовали, что не можете… не хотите… оставаться в России?
— Очень уж мне не нравится нынешняя российская атмосфера: что мы — прекрасные, а все остальные — ужасные. Я почувствовал, что в такой атмосфере писать не смогу. Все время хочется стоять где-нибудь в пикете. Одиночном. Нет, я лучше буду писать книжки.
