Читать «Литературная Газета 6563 ( № 32-33 2016)» онлайн - страница 28

8 мая 1977

Сейчас пытаюсь в книгу о Фёдорове сделать литературный pendant. Платонов уже написан, а сейчас хочу о Заболоцком. <…> Человек и природа и пожирание как первородный грех всей природы у него так сильно, как никогда не бывало. В «Столбцах» он упёрся в ужас нашего питания, тут часто собственно явлена та точка зрения цыпленка, рыбы, коровы, которых мы пожираем – о чём я как-то уже писала. И я думаю, что вот никто в XIX веке не смог бы увидеть такого:

Там примус выстроен, как дыба,

На нём, от ужаса треща ,

Чахоточная воет рыба

В зелёных масляных прыщах.

Там трупы вымытых животных

Лежат на противнях холодных

И чугуны, купели слёз,

Венчают зла апофеоз.

Не мог никто увидеть ещё хотя бы потому, что в XIX веке – и прежде – литературу делал такой социальный слой и пол, для которого низовая, собственно бытовая сторона жизни не существовала. (У последнего разночинца Добролюбова была прислуга, что ходила на рынок и готовила еду.) Как закалывается, разделывается корова, висит её туша, как цыпленок жарится и наряжается зеленью, извивается рыба на сковородке – с этим буквально писатель и поэт не сталкивались. Пища являлась уже на стол в препарированном виде как роскошная, разнообразная снедь. К ней было возможно, да и культировалось, гедонистически-э wbr /wbr стетическое отношение. Было, конечно, и сочувствие к народу, возникали пустые щи и чёрствый хлеб как знак бедности и показатель сочувствия. Но ни Пушкин, ни Гоголь, ни Белинский, ни Некрасов, ни Достоевский… за плитой не стояли, картошку не чистили, курицу не смолили, рыбе внутренности не вынимали.

Только бедствия революции, уравнение всех, грань вымирания от голода поставила всех лицом к натуральной стороне жизни. (В XIX веке – социальные, исторические проблемы, психология – «настроечные» вопросы. Символизм – туман чаяний, немало многозначительно wbr /wbr го хлама. Пришла революция – и уперла в натуральную метафизику.) Тут стало возможно и углубление и такой необычный, новый глаз, как у Заболоцкого и Платонова.

У самого свободного гения есть свои границы и заданность временем. Просто так по капризу судьбы Заболоцкий невозможен в XIX веке. Его поэзия – уже следующая ступень понимания и проникновения в вещи, ступень, что определяется и углубившимся нравственным чувством, которое сознаёт стыд за самый онтологический порядок, в котором живет человек и природа, сознаёт и вину перед «несознательными wbr /wbr » ещё природными братьями, идущими к тому же человеку на пищу. Грандиозный поворот: Гоголь и Достоевский – нравственные проблемы в человеческом мире, а тут нравственные переживания перед натуральным нашим угнетённым, «униженным и оскорблённым», заморенным цыпленком, готовым ко столу. И если нет художественного прогресса в литературе, то прогресс в углублении понимания вещей идёт.