Читать «Из записных книжек» онлайн

Юрий Нагибин

Из записных книжек

Мне думается, что дневниковые записи разных лет о природе, искусстве и литературе дополнят те размышления, которые содержатся в других разделах сборника. В конце помещена «затесь» документального рассказа.

Свое

Нечерноземье дождалось своего часа. Вспомнили, что нетучные его почвы — подзолы, болота, сероземы — неплохо кормили россиян в старые времена. И обитателям срединной Руси самое место у печи, где румянится русский каравай. Для меня, коренного уроженца Москвы, обжившего еще в детстве Подмосковье и Рязанщину, освоившего в зрелую пору в качестве мест частого и длительного проживания Владимирщину, Ярославщину, древнюю Тверскую землю, Псковщину, Новгородщину и Ленинград с окружьем, нынешний экономический сдвиг, приведший к возрастанию роли Нечерноземья в народном хозяйстве страны, исполнен особого, задушевного, глубоко личного смысла. На этой земле сделал я свои первые шаги, здесь пятьдесят с лишним лет назад мать впервые показала и назвала мне дерево. Здесь я узнал имена трав, цветов, птиц, насекомых, зверей, здесь любил и дружил, исполнялся литературного рвения и набирался опыта, столбенел перед тайнами мироздания и тщился разгадать их, здесь рыбачил, охотился, собирал дары земли, знал радость, перемогал горе и потери, в эту землю опускал тех, кого любил больше всего на свете. Я не могу повторить вслед за поэтом, что «люблю мою грешную землю, потому что иной не видал». Видал и перевидал: все континенты и все океаны. И люблю я эти чужие пространства, моря, горы, долины, города и тоскую по ним и всегда готов к новому броску в неведомое. Но самым прекрасным во всех путешествиях остается возвращение на тихий зеленый берег Десны подмосковной, где находится мое жилье.

Первая охота

На первой в жизни охоте… Из Ефремова московской стороны в Подсвятье-мещерское нас перевозила старуха с волчанкой, изъевшей ей все лицо будто ожогами, уничтожившей брови и ресницы. При этом у нее стан, как у молодой женщины, и красивые, стройные ноги. Она легко вела челнок по крупной, захлестывающей за борт волне. Как я впоследствии убедился, Пра — неспокойная река.

На рязанской стороне, в деревеньке, связанной весьма тонкими нитями с каким-то колхозом, стоит дом ее зятя, Анатолия Ивановича. Он потерял на войне ногу, но своей одной ногой куда увереннее ступает по земле, нежели многие его земляки двумя. Сжимая железными руками костыли, он день-деньской мотается по болотам и озерам, охотится, ботает рыбу, а дома плотничает и столярит. Старуха обещала, что он поедет с нами егерем. (Мог ли я думать, что неизвестный инвалид на многие годы станет самым моим близким другом и главным героем мещерских рассказов?)

Охота начиналась тяжело. Намерзнув на вечерней зорьке — хоть бы один чирок подсел к нашим чучелам и подсадной, — я был в отчаянии от предстоящей ночевки в челноках Мне было так знобко, так худо, что я отважился на робкий протест, когда мои железные, неумолимые спутники загнали челноки в осоку, объявив неверную, колеблющуюся зыбь островом для стоянки. Они сжалились, и мы взяли путь к берегу. Двигались узким, длинным коридором между рядами камышей и вдруг увидели в конце коридора рубиновую точку.